или имела штат прислуги? Носила ли белоснежный чепец с кружевами или тонкую вуаль на дорогой парижской шляпке? Была ли счастлива или проклинала момент своего рождения? Эту фотографию Женька назвала «Мама». И пусть на снимке всего лишь краешек ее ладони. Пусть этот малыш вырос в великого политика и повернул ход истории или спился и окончил жизнь в клинике для умалишенных. Неважно. Ну просто… Эта женщина за занавеской… это не может быть няня.
Словно очнувшись, Женька вернулась к клавиатуре:
«Дальше… Кто у нас дальше?
Мадам Грянко.
Персонаж отрицательный, но, вполне возможно, мифический. Воплощение подлейшего коварства в экстремуме. Заведующая того самого приюта. Упоминается мамой исключительно в контексте моей испорченности, дурных склонностей и злосчастной дубленки. Мадам Грянко злонамеренно подсунула порядочным голландцам заведомо плохое, бессовестное и бессердечное дитя, не способное ни к благодарности, ни к хорошим манерам, ни просто даже «сделать лицо». Мадам Грянко обвиняется в сговоре с дьяволом и обольщении доверчивой четы моим милым курносым славянским личиком. Личико обещало, что я вырасту в Снегурочку, а никак не в то, во что выросла. Ммм, я далеко не Снегурочка. Скулы шире, чем у нее, острее, нос курносый, губы – вот губы пожалуй соответствуют нормам сексапильности, но я всё равно не Снегурочка. Такая женственная мама и такая мартышка-дочь. Так вот, в худшие моменты моего жизненного пути – я, по маминым словам, порождение дьявола и мадам Грянко. В детстве мне безумно хотелось посмотреть, как они меня зачинали. Я и мадам-то Грянко с трудом представляла, а уж дьявола и подавно. Так и подмывало посмотреть, как эти чудища совокупляются – и рождаюсь я. Так вот, мадам Грянко. Я привыкла представлять ее себе с волосатыми бородавками и глазами навыкате. Мадам исчезла из эпоса нашей семьи после того, как папа случайно узнал, почему его дочурка боится темноты. М.Г., конечно. Кто же еще мог подстерегать меня в туалете, на темной кухне, выскочить из-под кровати, если я осмелюсь ночью встать по нужде. Иногда я терпела до утра, а потом не могла выдавить из себя ни капли, так сводило мочевой пузырь. Кто мог прятаться за дверью со страшными когтями наголо? Мадам Грянко, больше некому. Отец категорически запретил маме упоминать это чудище, а мне показал фотку какой-то приятной дамы в белом халате. Оказалось, ей не 150 тыщ лет, а около сорока, никаких бородавок, только безвкусная химическая завивка, но ведь отсутствие вкуса – не преступление. Тогда меня словно спасли из страшной сказки и переселили наконец-то с улицы Вязов на нашу прекрасную Николаас Бейтсстраат.
Недавно отец, смеясь, рассказал, что та женщина с фотки – вовсе не мадам Грянко, а его коллега из Румынии или откуда-то с Балкан, но это уже неважно.
Дальше – мама.
Темно-ореховые глаза и такого же цвета волосы. Особенную волевую резкость ее подбородку придают вечно плотно сомкнутые в улыбке губы. Словно она всегда чем-то раздражена, но держит