ольном дворе, когда один мой одноклассник делился с остальными новоприобретённым опытом: «Так хорошо, а дальше уже совсем не хочется». Это «а дальше уже совсем не хочется», когда чарующая, страстная нега превращается в нелепое трение двух кусков мяса, – до сих пор для меня остаётся замочной скважиной, за которой смутно виднеется ужасающая разгадка человеческой природы.
Разговор этот я подслушал, стоя за деревом, тогда как ребята маялись у турников. С ними, с ребятами, меня объединяла только любовь или, скорее, тяга к порнографии; но если они предпочитали «Порнозвезду» Фараона и ЛСП, то мне больше по душе были «Певец и актриса» Нойза МС. С девочками у меня также не заладилось – кажется, я был не очень красив: покатые плечи, курчавые секущиеся волосы, которые я постоянно высветлял, чтобы прикрыть намечающуюся рыжину, крысиное лицо и крысиный же голос. Если бы крысы, конечно, умели разговаривать.
Поделившийся же был самым сильным из нас, о чем регулярно и весьма больно всем напоминал. Всем, кроме меня – видимо, боялся подцепить аутсайдерство.
И можно подумать, что при таком положении в классе я хотя бы учился на отлично. Но и это было не так. Случались, конечно, моменты, когда я вырывался вперёд под учительское «Ведь можешь, когда хочешь!», но чаще всего я просто не понимал смысл творимых под жужжание потолочных ламп штудий, и это непонимание, никогда не покидавшее меня, временами даже обострялось, превращаясь в тихий апатичный бунт – в бунт даже против самого бунта, зачинщики которого рисуют на стенах, сочиняют матные стишки о школе и грезят о том, чтобы она как-нибудь, волею судеб, сгорела. Меня же порой не хватало даже на то, чтобы прогулять уроки, так что изо дня в день я сидел в классе, сливаясь с персикового цвета стенами.
Но вернёмся к тому разговору. Казалось бы, и что тут такого? О чём только не треплются на школьном дворе. Но именно этот разговор был неким напутствием в страшный и неизведанный мир рукоблудия.
И вот, лёжа на диване и играя в «Наруто» на третьей «соньке», я загляделся на Сакуру (не дерево, конечно, но ту ещё доску) и почувствовал желание. Руки сделали всё сами собой, и от неожиданно привалившего счастья я упал с дивана.
Свой зрительский путь я начал с классики, с Саши Грэй и заблюренных окошек Яндекс. Видео, при нажатии на которые открывался маленький портал в подворотню Интернета. И в этом смысле я был вполне себе моногамен. До тех пор, пока мой единственный друг, когда я был у него в гостях, не рассказал мне про один порносайт. Залез я на него прямо у друга в туалете. До сих пор помню свой восторг перед открывшимся раздольем: сортировка по категориям, студиям, актрисам. Как выяснилось, прежде я был очень даже аскетичен в своих запросах.
С тех пор много воды со скомканными бумажками утекло в канализацию. И, взрослея, приобщаясь к думам великих мыслителей, постепенно я стал испытывать чувство вины за своё почти ежедневное грехопадение, а вместе с ним – какое-то подозрение и даже страх. Неужели вот так просто мне может быть хорошо? Не мараю ли я своё тело и свою душу? Может быть, я от этого раньше умру? Мне было хорошо известно, что самый короткий путь – путь на дно, и всякий раз я пытался разглядеть его черноту под своими подрагивающими ногами. Желая во всём разобраться, я полез в интернет. И на этот счёт он оказался крайне уклончив, чем только ещё больше укрепил меня в моих опасениях. Форумная медицина лишь грозила своим дряхлым пуританским пальцем, приговаривая: «Ослепнешь!», но ей тут же возражал закусывающий губу и уносящийся в рай Билли Джо из Green Day, мол, это просто миф.
Даосы бархатистым полушёпотом предупреждали, что не стоит так бездумно расплёскивать свою жизненную энергию, а критик Белинский едко заметил на смерть Гоголя: «Вот что с человеком делает онанизм».
В общем, чем ослепнуть от мастурбации, быстрее можно было оглохнуть от этого диссонирующего хора рецензентов. Единственное, что я понял наверняка, – это то, что, протянись мировой порнопровод на пару веков раньше, не было бы двух Мировых войн и всей классической литературы.
II. Мелисса
Это случилось со мной в марте моего одиннадцатого класса. Я, как всегда, ходил в школу, на допы, возвращался домой и после недолгого торга с самим собой рыскал среди чёрно-оранжевых окошек, ища то, за которым притаилось моё счастье. Если говорить откровенно, оно никогда не ждало меня лишь за каким-то одним. Уже выйдя на финишную прямую, я бегал между ними, как между клумбами, силясь нарвать как можно больше цветов, зная, впрочем, что после финиша они окажутся пожухшим бурьяном. Ведь, как известно, «а потом уже совсем не хочется». Но однажды, пребывая в тихой грусти после многомиллиардного геноцида и неспешно зачищая его следы, я вдруг обнаружил, что, закрывая глаза, на сомкнутых веках я вижу фантомные образы, словно бы фотовспышкой выхватываемые из темноты. «Всё в порядке, – подумал я, – такое со мной и раньше случалось». Только вот привычной откровенностью эти мелькающие кадры не отличались. Наоборот даже – им была присуща какая-то совсем новая целомудренность: её тонкие руки, старательно моющие посуду, чуть высунутый кончик языка и наивно-сосредоточенный взгляд. Я вгляделся в образ, стоящий, как живой, перед моим мысленным взором. Хрупкая девичья фигурка, никак не обозначенные