ог бы стать смертельным для моей самостоятельности, но он только усилил мою решимость. Сейчас или никогда!
– Я всё равно уеду, – дрожащей рукой размазала ручеёк непрошеных слёз с лица. – Уеду и точка!
– А я сказал – нет!
– Как же вы не понимаете? Это моя жизнь, и я хочу прожить ее так, как хочется мне, – практически визжала я, отчаянно топая ногами. – Я прислушалась к вам, я всегда честно пыталась учиться, но это слишком…
Бум! Крепкий кулак отца пришёлся прямо по центру круглого стола. Точно с таким же стуком моё сердце рухнуло куда-то на пол, закатившись за кухонный гарнитур.
За толстыми стёклами круглых родительских очков я видела только осуждение и разочарование. Для папы я всего лишь нашкодивший ребёнок, на которого возлагали слишком много надежд. Бунтарка и сумасбродка.
– Прекратить истерику, Александра! – его твердый голос прошёлся кувалдой по натянутым нервам.
На мгновение лицо отца разгладилось. Стало страшно добреньким. Наверное, именно с таким отстранённым выражением он и сообщает пациентам неутешительные диагнозы. Папа слегка сжал мои плечи и вкрадчиво проговорил, глядя прямо в душу:
– Раз не хочешь жить по нашим правилам, то вперед. Но учти, Александра, помогать мы тебе не будем. Захотела самостоятельной жизни? Держи, кушай полной ложкой!
Плачущая мама тихо всхлипывала, не в силах слышать нашу ужасную ссору. Её голубые глаза бегали от меня к отцу и обратно, словно она не знала, чью сторону выбрать. Единственная дочь или любимый муж.
Ответ очевиден.
– Пойдём, дорогая, пусть соберёт свои вещи спокойно, – папа нежно подтолкнул её в сторону выхода, не давая и шанса усомнится в правильности такого решения.
Он ушёл не оглядываясь. С гордо поднятой головой, почти по-английски, увлекая за собой маму. А я снова осталась одна в этой, теперь уже чужой, квартире.
Неожиданно кухня закружилась вокруг меня настоящим смерчем, распахивая дверь в реальность.
Я быстро открыла глаза, обнаруживая себя на стареньком продавленном матрасе, вся завёрнутая во влажные от пота простыни. Должно быть, я так сильно возилась во сне, что успела запутаться в хитром сплетении ткани.
– Это всего лишь сон, всего лишь сон,– пробормотала себе под нос.
Рядом, на подушке, мирно посапывала Маргоша. Я потянулась к её острому ушку, но как только рука оказалась в зоне досягаемости её шерсти, кошка лениво приоткрыла один медный глаз, словно спрашивая: «Чего тебе надобно, человечишка?»
– Немного любви, – прошептала я на её немой вопрос, всё же вторгаясь в драгоценное кошачье пространство. Моя рука «утонула» в густой белой шерсти. Марго недовольно завиляла хвостом, обещая скорое нападение, а пока этого не произошло, я наслаждалась её успокаивающим теплом.
С содроганием я вспоминала тот день, когда мы с родителями разругались вдрызг. Настолько сильно, что не разговаривали до сих пор. Хотя прошёл уже почти год, столько воды утекло. Говорят, гордость – один из смертных грехов. Видимо, для нас в аду уже приготовили отдельный котёл. Но, если быть до конца честной – гореть будем только я и отец. Мама же будет подкидывать нам дровишки, причитая: «Сами виноваты, сами виноваты!»
И ведь повод был до смешного глупый – я всего лишь хотела самостоятельности, а не иллюзии выбора.
«Сашенька, ты хочешь ходить на английский или на бисероплетение?
Я хочу на танцы, пап!
Тогда пойдёшь и на бисер, и на английский».
Порой это могло доходить до полнейшего абсурда:
«У нашей Сашеньки просто золотые ручки. Она и шьёт, и вышивает, и плетёт макраме. А когда подрастёт, станет замечательным хирургом, будет зашивать людей».
Расписали всю мою жизнь по секундам. Сегодня в медицинскую академию, продолжать семейную профессию. Завтра сотня операций. А послезавтра уже всё – под венец, и тоже непременно за доктора!
И никакие увещевания о том, что я боюсь крови, не могли их переубедить. Врачом и точка.
Выбрав иной путь, я стала отщепенцем. Грязным пятном на идеально белой рубашке семьи Морозовых. Мне вручили ключи от бабулиной квартиры и выставили за дверь, даже не удосужившись довезти до нового места жительства.
Жить одной в старой пятиэтажке на Ваське точно не сахар. По вечерам спешишь домой как тот ещё спринтер. Вздрагиваешь от каждого шороха и писка в парадной; а будильник по утрам вообще превращается в ужасного монстра.
Кстати, а где будильник?
Я выгнулась, чтобы посмотреть на покосившиеся настенные часы. Те насмешливо показывали восьмой час.
– Черт, проспала! – прошипела я, вскакивая с дивана точно ужаленная.
В жалких попытках привести себя в порядок я металась между комнатой и ванной. Но времени хватило не на многое: натянуть на ходу вчерашний худи, подкрасить глаза и собрать волосы в небрежный пучок. О завтраке речи уже и быть не могло, но перехватить по дороге стакан кофе с молочной шоколадкой –