балуешься, а то марсовыми. Разве так наши отцы жили?
Поморщившись, Петр отложил ложку в сторону, щи показались ему на редкость кислыми. Иное дело в Кокуе, там даже постные клецки повкуснее куриного мяса будут.
– Евдокия, я же тебе просил помолчать. Кусок хлеба в горле застревает!
– Вот ты даже поесть и то как следует не можешь, все на бегу, все куда-то торопишься. А ты забыл, как отцы наши ели? – продолжала наставлять царица. – Всех бояр собирали, за одним столом вкушали. Речи неторопливые вели, за здравие пили, а им стольники прислуживали. А ты все наспех! Может так в Кокуе заведено, а только у нас во дворце все по-другому.
Петр в раздражении отодвинул от себя тарелку со щами. Расплескавшись, они залили белоснежную скатерть.
– Пойду я! – встал Петр. – Дела ждут.
– Петя, останься. Ты же даже не доел! – заволновалась царица.
– А как тут есть, если ты мне все в ухо чего-то зудишь!
– Кто же тебе скажет, как не твоя жена?
– Жена, говоришь, – зло прошипел Петр Алексеевич, – а только я себе жену не выбирал.
Лицо государыни болезненно дернулось, сделавшись некрасивым. Прошло какое-то время, прежде чем Евдокия Федоровна совладела с собой окончательно.
– Кто же тебе тогда жену выбирал, как не ты сам?
– Матушка мне невесту выбирала, – даже не пытаясь скрыть тоску, отвечал Петр Алексеевич. – Даже меня не спросила... А знаешь для чего?
– Для чего же? – проглотила подступивший ком государыня.
– Для давних связей Нарышкиных с Лопухиными. Матушка рассуждала, что Лопухины мне помощниками во всех делах станут, а в действительности они только обуза! Родни-то много, а вот опереться не на кого. Что ни делаю, так все им не по нраву. С кем мне тогда советоваться?
– Петр, – потянулась Евдокия Федоровна к государю.
Петр отмахнулся:
– Уйди, Евдокия, не до тебя мне нынче!
– К кому же ты так торопишься, семью бросив? Уж не к девке ли своей? – подбоченилась царица.
– Что ты сказала? – судорожно дернулась щека Петра. – Что еще за девка!
– Да об этом вся Москва судачит, Монсихой ее кличут! Все вечерами у нее пропадаешь да подарочками разными балуешь!
Побелевшее лицо царя застыло, напоминая маску. В какой-то момент Евдокии Федоровне показалось, что на государя накатит гнев, но уже в следующую секунду щеки размякли. Разлепив плотно сжатые губы, он произнес срывающимся голосом:
– Не твое дело, Евдокия, тебя не спросил! К кому хочу, к тому и хожу.
– Что же у нее такого особенного, чего у меня нет? Может, расскажешь?
– Дура ты, Евдокия, с тобой поговорить даже не о чем. А может, тебе в монастырь уйти?
– Чтобы ты со своей немкой сошелся? Не дождешься!
– Вот что я тебе скажу, Евдокия, невмоготу мне с тобой жить. Кончилось мое терпение! Все равно в монастырь отправлю!
– С кем же ты сына оставишь, если меня в монастырь?
– Мамки за ним посмотрят!
– Кто же тебе разрешит