– он понял, что надо было сразу найти Изерли, и сказать, и спросить, согласен ли он, потому что это не Тео выбирать, а Изерли; а не играть в мочалкобол, и не «Титаник» смотреть.
– Прости, Изерли, – тихо попросил он. Тот пожал плечами, погасил сигарету в пепельнице, которую достал из еще одного кармана, – самой простой, из толстого стекла, которые во всех барах и гостиницах стоят, бьются, воруются.
– Я бы не согласился на твоем месте, – провоцировал, следил за ними, как рыжая кошка, Ричи, сгорбился, подобрался, вот-вот напрыгнет. – Братство Розы не приют, хватит с нас незаконных сыновей и отлученных… Брать на перевоспитание малолетних геев – это уже слишком…И на третий день Бог создал ремингтон, чтобы мы могли стрелять в динозавров и гомосексуалистов. Это из «Дрянных девчонок», это цитата, ты псих.
Сам Тео не помнил точной раскладки кадров – так кровь ударила в голову; Изерли рассказал потом в подробностях: он перелетел через стол, так стремительно, человек-паук, преодолев все законы гравитации, вся посуда, еда полетели на пол, и вцепился Ричи в горло; Ричи был его выше, старше, сильнее, но Тео смог его повалить, и ударить несколько раз в лицо; как в фильмах Тарантино, кулаком, безжалостно; пока Изерли не обхватил его сзади и не оттащил – за руки и шею, как-то всего сразу, не шевельнуться, будто скотчем облепил.
– Прекрати, – шепнул он ему в ухо. – Оставь его. Он просто мразь.
– Я хочу его убить, – Тео вырывался; Изерли держал крепко, Тео и не подозревал в нем такой силы, в мальчике-балерине, и еще Тео чувствовал сердце Изерли, ровное, будто и не случилось ничего, будто у него порок, и он бережет себя от всех волнений, как герой Тоби Магуайра в «Правилах виноделов».
– Не надо. Просто забудь. Тебе не все равно? – и голос у Изерли был ровный, будто он по-прежнему сидел и курил, и не пил свой шедевральный, как да Винчи, какао.
– Нет. Убью, суку. Какого черта…
В кухню на грохот вбежали все, кто услышал – отец Дерек, ван Хельсинг, Йорик, Грин – отец Дерек с четками, белыми жемчужными, в безумно-красивой бархатисто-черной сутане, ван Хельсинг с газетой, в джинсах, черном пиджаке приталенном, шарфе и высоких сапогах, грязных и мокрых, будто он только зашел в кабинет откуда-то с конюшни; Йорик в пунцовом свитере, темно-серых в синюю и зеленую клетку брюках, с цепочками, настоящий рок-музыкант, еще более ослепительный, чем вчера, букет махровых роз, закат на все небо, корабль с алыми парусами; и Грин, в белой рубашке, сером жилете, тонком черном галстуке, в своих откровенных обтягивающих джинсах; с бело-золотой гитарой, на гитаре была нарисована пинаповская девочка – в чулках и с книгой; в розовом платье; здорово, подумал Тео в сторону, я видел эту гитару во всех клипах.
– Что вы здесь, блять, устроили? – спросил гневно отец Дерек. Зрелище и вправду было странное – Ричи на полу, из носа кровь, неподалеку сверкающий глазами, как Зорро, Тео и сжимающий его Изерли; посуда разбитая, лужи какао; Ричи, к его чести, не кряхтел, не стонал, просто сел,