под водой. По воде побежала рябь.
Больше голова не показывалась.
Весь дрожа, я пошел назад по цепочке темных следов ливня, который наведался к моим дверям.
Маленькая лужица по-прежнему блестела у порога.
Я наклонился и выудил из нее горсточку морских водорослей.
И только тут сообразил, что бегал к каналу и возвращался назад в одних трусах.
Ахнув, я быстро огляделся, улица была пуста. Я вбежал в квартиру и с силой захлопнул дверь.
«Завтра, – думал я, – завтра я потрясу кулаками перед носом у Элмо Крамли.
В правом будут обрывки трамвайных билетов.
В левом – комок мокрых водорослей.
Но в участок я не пойду!
В тюрьмах и больницах я готов сразу грохнуться в обморок.
Но где-то же Крамли живет!
Найду где и потрясу кулаками».
Почти сто пятьдесят дней в году солнце в Венеции не может пробиться сквозь туман до самого полудня.
Почти шестьдесят дней в году оно вообще не может выйти из тумана до четырех-пяти часов, когда ему приходит пора садиться на западе.
Дней сорок оно не показывается вовсе.
В остальное же время, если, конечно, вам повезет, солнце, как в других районах Лос-Анджелеса и во всей Калифорнии, восходит в пять тридцать утра и светит весь день.
Но мрачные сорок или шестьдесят дней выматывают душу, и тогда любители пострелять начинают чистить оружие. Если солнце не выходит на двенадцатый день, старушки отправляются покупать отраву для крыс. Однако если на тринадцатый день, когда они уже готовы высыпать мышьяк себе в утренний чай, вдруг появляется солнце, недоумевая, чего это все так расстроены, старушки морят крыс у каналов и возвращаются к своему бренди.
Во время сорокадневного цикла туманная сирена, затерянная где-то в заливе, безостановочно воет и воет, пока всем не начинает мерещиться, будто на местном кладбище зашевелились покойники. А поздно ночью под неумолчный вой сирены ваше подсознание посылает вам образ какого-то древнего земноводного существа – оно плавает далеко в океане, тоскуя, быть может, только о солнце. Все умные животные перемещаются на юг. А ты остаешься на холодном песке с молчащей пишущей машинкой, с пустым счетом в банке и с постелью, теплой лишь с одной стороны. Ты ждешь, что земноводный зверь всплывет когда-нибудь ночью, пока ты спишь. Чтобы от него отделаться, ты встаешь в три часа ночи и пишешь о нем рассказ, но он лежит у тебя годами, в журналы его не посылаешь, боишься. Не «Смерть в Венеции» следовало назвать свой роман Томасу Манну[28], а «Невостребованность в Венеции».
Правда все это или игра воображения, но умные люди предпочитают селиться как можно дальше от океана. Территория, контролируемая венецианской полицией, кончается там же, где кончается туман, – где-то в районе Линкольн-авеню.
У самой границы района, подвластного венецианской полиции и венецианской непогоде, находится сад, который я видел всего один или два раза.
С улицы невозможно было судить,