то ни было. Корабль он знал лучше самого себя.
Проходя по коридору к каюте, он постарался сбросить с себя горечь и злость. К горлу подступало чувство вины.
Все равно она заметит.
Наоми лежала в койке, прикрыв локтем глаза, но дышала не так, как дышат во сне. То ли уже проснулась, то ли едва прилегла вздремнуть. Она улыбалась, и глубокие складки по углам губ украшали ее.
– Насколько плохи дела? – спросила она, не отнимая руки от лица.
Холден глубоко вздохнул и с шипением выпустил воздух сквозь зубы. Злость перешла в какое-то другое чувство. Может быть, в горе. Он скрестил руки на груди. Перевернувшись, Наоми взглянула на него. Седина у нее на висках появилась несколько лет назад и занимала все больше места. И средство против старения, которое принимала вся команда, не могло стереть морщинок в уголках глаз. Эти морщинки ее тоже красили.
– Думается, пора нам подыскивать другое занятие, – сообщил он. – Мне – так точно.
Она подвинулась, и амортизатор повернулся, приспосабливаясь к ее движению. Если на язык ей просилась шутка, желание разрядить атмосферу, то оно умерло при взгляде на его лицо. По ее реакции Холден понял, как серьезен сам. И как плохо выглядит.
– Выкладывай.
Он рассказывал вкратце – слова Драммер, о чем они говорили с Алексом, какие он сделал выводы – и с каждой фразой ощущал, как рассеивается смятение, о котором до сих пор и не подозревал. Просто выговориться, осознавая, что, даже если он ошибется в словах или мыслях, она услышит, что они значат на самом деле, помогало ему разобраться. Но узел в желудке никуда не делся.
– Когда мы охотились за пиратами, я мог принять капитуляцию, – говорил Холден. – Даже Свободный флот мог сложить оружие, и тогда нам приходилось их арестовывать. А теперь я работаю на бюрократов, которые велят убивать людей из политических соображений. Я чувствую себя не арбитром, следящим за соблюдением правил, а палачом, и… по-моему, мне это не по силам.
Наоми подвинулась, освободив ему место рядом. Он прилег к ней. Койка подладилась к удвоенной тяжести.
Наоми тихо выдохнула – или хмыкнула.
– Туго нам тогда придется с работой.
– Эти колонии – они все зависят от перевозчиков, и, может быть, такое положение не навсегда, но пока они не встанут на ноги, должны иметь голос в определении правил Союза. И в том, как Союз навязывает их соблюдение. Они Драммер не выбирали.
– Они никого не выбирали. Ни Уокера, ни Санджрани, ни Па.
– Те не перекрывали торговлю. А Драммер перекрывает. Да, знаю: как посмотришь, иначе нельзя было. Пожалуй, чудо, что этого не случалось так долго. Но теперь случилось, и…
Из камбуза послышался голос. С кем-то заговорила Бобби: с Амосом, Алексом или Клариссой. Ответа он не расслышал, но Бобби рассмеялась. Узел еще сильнее скрутил желудок.
– Я мог бы дать сообщение для прессы, – заговорил Холден, погружаясь еще глубже в гель под тяжестью своих слов. – Оповестить все колонии о решении Драммер, объяснить, почему я считаю его неверным. Попробовал бы возглавить… не знаю, что-то вроде реформаторской