я слышала, ты усвоил многие знания, чем едва ли могут похвастаться наши графы и князья.
– Да, госпожа, твой покойный батюшка был ко мне очень милостив.
– Почему же в таком случае он не подарил тебе волю?
– Он и без того предостаточно облагодетельствовал меня.
– Каким образом?
– Он открыл мне слово Божье и сделал доступным людской мир, он позволил мне заглянуть в прошлое, познакомил меня с древними историями нашей державы, чужеземных стран и народов.
– И это представляется тебе счастьем?
– Несомненно.
– А я считаю это подлинным несчастьем в твоем положении, – воскликнула графиня Шувалова. – А вот, если бы я оказалась не столь милостивой к тебе, как мой отец, и, невзирая на твое образование, просто использовала бы тебя для службы себе наравне с остальными, что тогда?
– Тогда истина все же осталась бы истиной, – проговорил Алексей Разумовский с серьезностью, в которой слышалось что-то торжественное, – а знание осталось бы знанием и помогало бы мне легче переносить свою участь.
– Ты полагаешь? – молвила графиня. – Твое упорство подзадоривает меня сделать такую попытку, ибо ты прекрасно знаешь, что ты мой холоп.
– Я это знаю.
Графиня позвонила. Появился седой дворецкий.
– Сию же минуту одень этого холопа в ливрею, – приказала она, – он мне нравится больше всех остальных, поэтому я хочу, чтобы мне прислуживал он, тебе ясно?
Старик поклонился.
– Ну, что ты теперь думаешь? – обратилась прекрасная повелительница к Разумовскому.
– Разве раб должен думать? – спокойно ответил Разумовский.
– Конечно, ему этого делать не следует, – сказала графиня, – однако ты все-таки думаешь, и я желаю знать твои мысли. Ты слышишь?
– Я думаю, что ты поступаешь правильно, барыня, – ответил Разумовский, – выбирая для службы себе того из своих холопов, кому твой покойный отец оказал больше всего благодеяний.
Этого ответа красивая женщина, со скуки затеявшая жестокую и легкомысленную игру со своим холопом, понять не смогла. Она только с удивлением посмотрела на Алексея и затем повернулась к нему спиной. Разумовский с дворецким покинули залу.
– Бедный друг, – пробормотал старик, – времена сильно переменились, похоже, мы все очутились под порядочной розгой.
– Из этого вытекает, что нам еще больше обычного нужно проявлять свою добрую волю, – сказал Разумовский, – и доказывать свою преданность.
– У тебя на все есть доброе объяснение, – проговорил седовласый старец, – потому что ты слишком благородно думаешь о людях.
– Возможно, – пробормотал Разумовский, – однако мне представляется, что я был бы менее счастлив, если бы вынужден был плохо думать о них.
На следующее утро Разумовский начал свою службу с того, что на серебряном подносе подал графине, еще нежившейся на пышных подушках, шоколад. Он опустился перед ее ложем на одно колено, и она принялась за завтрак, как казалось, не обращая на него внимания.
– Тебе