степи» выльют в радостно блестящую мазутом речку Пряжку. Во-от че-о-рт!
Между кусточков на крутом берегу Пряжки аккурат возле дома №1, украшенного золотой мемориальной доской «Именно здесь зародилась идея Великой Октябрьской революции», заседал городской профком. Бывший секс-террорист, а ныне староста, Калинин требовал провести всеобщую забастовку на неделю, чтобы рабочие смогли на дачных участках собрать и за- солить на закусь огурчики-помидорчики. Ему круто возражал, вплоть до хватания за яблочко, меньшевик Савинков, предлагающий просто закупить на профсоюзные средства кислой капусты – любимого блюда рабочих и примкнувших к ним крестьян. Профсоюзные деятели наблюдали за сварой, лениво попивая пивко и изредка вставляя бранное словечко «интеллигенция».
На другом берегу реки работал над картиной «Рыболов» художник Перов. К нему подошли Репин и Васнецов: -А не сообразить ли нам на троих? У нас как раз рубля не хватает.
– С вами не буду!
– Брезгуешь?! —возмутились коллеги и пинком отправили Перова в речку.
Ох, как быстро передвигались обидчики со своими мольбертами и холстами от грозящего пюпитром преследователя! Их всех потом так и прозвали художниками-передвижниками. А в газетах появилась фотокартинка «Дети, бегущие от грозы».
По мазутным водам Пряжки плыла к заливу газета «Санкт-Петербургские байки». Первая полоса под крупным заголовком вещала о состоявшейся намедни на Черной речке дуэли между литераторами Лермонтовым и Мартыновым из-за авторства слов к песенке «Ла-ла-ла, ля-ля-ля, ля-ля-ля, три рубля». Дуэлянты долго стояли друг против друга, целясь, пока один из секундантов не выдержал: -Кто за тебя стрелять-то будет?! Пушкин что ли?
Газета также опубликовала требование английского мецената Ростроповича о сносе церкви на Сенной площади, чтобы на месте сем соорудить станцию метро. Маленькое объявление предупреждало старушек о возвращении с каникул студента Раскольникова.
Шумели воробьи, гоняя старую каркающую ворону. Обожравшиеся голуби стаями слетались на Театральную площадь и с криками «Жизнь за царя!» бомбили памятник мрачному Глинке.
Из парадных дверей Консерватории вышли степенно Рубинштейн с Рахманиновым, привычно перекрестились на памятник Римскому-Корсакову, направились к шведской пивной.
– Посоветуйте, Сергей Николаевич, чей бюст мне поставить на рояль – Брамса или Бетховена?
– Что за вопрос, Антон Григорьевич? Конечно, Бетховена! Он же был глухой…
Из лихо остановившейся кареты выпрыгнул безносый после сифилиса майор Ковалев с букетом, прифрантившийся для очередного свидания, оттолкнул двух великих композиторов и проскочил в пивную.
– Мерзавец! —крикнул вослед Рубинштейн: -И как таких наказывать, Сергей Николаевич?
– Даже и не знаю, Антон Григорьевич, -задумчиво пробормотал Рахманинов, вертя в руках бумажник Ковалева.
– А это у вас откуда?
– Привычка-с,