повела головой и стала облизывать сухие губы.
– Элеонора, что с вами? – Сорокин смотрел и не знал, что делать: если он отпустит, она завалится на снег, её надо было пересадить так, чтобы она обо что-то опиралась, но для этого он сам должен встать, а значит, отпустить её, и тогда она всё-таки упадёт. Он дотянулся до ближайшего мешка, подтащил и подсунул, привстал и быстро схватил ещё какие-то мешки. Теперь Элеонора сидела уверенно. Сорокин вскочил, схватил полено, осторожно положил на ещё теплый пепел и попытался раздуть, пепел вспыхивал искорками, но сразу гас.
«Ч-чёрт! Надо бы какую-нибудь разжигу!» Он вспомнил слово, которое слышал от солдат. Он огляделся, увидел на обочине обронённые накануне зелёные хвойные ветки рубленого лапника и сразу вспомнил о листовке полученной от Огурцова вместо донесения.
Огонь разгорелся, поленья шипели кипящим соком, соседи уже встали, они пристраивали таган с котлом, полным снега.
– Што делать будем, ваше благородие? – бросая у костра срубленные жерди, спросил хозяин саней. – Дамочка-то ваша хворая наскрозь, а обоз-то вот-вот тронется… Кабы не тиф у ей!
Сорокин не знал, что делать. Он повесил свой вчерашний котелок на таган и стал бросать на его стенки снег, снег шипел, парил, плавился и сливался на дно.
«Хоть немного растоплю, хоть полкружки, и дам ей попить!»
Элеонору переложили на сани, она стонала. Её пришлось связать, потому что она пыталась раскрыться. У неё был жар, тот самый, который своей спиной почувствовал Сорокин. Она порывалась расстегнуть ворот шубы и освободить горло. Все видели, как она тяжело дышит, какое красное у неё лицо и блуждающие, безумные глаза. Она что-то бормотала по-английски, но Сорокин не мог понять.
– Вот-вот уже и обоз тронется, – суетясь вокруг саней, причитал хозяин и вдруг заорал на жену, которая, явно сторонясь заболевшей Элеоноры, стояла и прижимала к себе двух малолетних дочерей. – Что зенки-то распялила? Наваливай поклажу и давай харч!!!
Над обозом вились дымы костров, обозники торопились кончить ночлег, что-то съесть и были готовы тронуться, как только пойдут передние сани. За суетой вокруг Элеоноры Сорокин, только когда на него упала тень, увидел вставшего над ним и костром всадника.
– Вы Сорокин? – крикнул запыхавшийся бледный, с яркими от мороза щеками, одетый в гражданское пальто и юнкерскую фуражку юноша.
– Да, а вы кто?
– Вам срочно в штаб! – не в меру громко выкрикнул юноша, сунул Сорокину пакет, откинул за спину конец башлыка, намотанного поверх фуражки, и стал заворачивать лошадь.
– А что? Кто? – успел спросить Сорокин, но всадник уже нахлёстывал тощую, голодную лошадь в обратную сторону.
«Чёрт! Как не вовремя!» – Он посмотрел на Элеонору.
Рядом уже стоял хозяин саней.
«Ведь не довезут, бросят по дороге!..» – со злобой подумал он.
– Вы не беспокойтесь, ваше благородие, сколь жива будет, повезём, вы