обернулся и встал.
– Какими судьбами? – Штин раскинул руки для объятий и шагнул к Сорокину.
– Узнал, что вы заняли этот форт, и пришёл проведать… Как вы?
Они обнялись.
– Одинцов! – крикнул Штин себе за спину. – У нас есть чем угостить гостя?
Прошмыгнувший у него под рукой щуплый Одинцов вытянулся и доложил:
– Я уже предлагал их благородию, но они отказались!
Штин отодвинулся от Сорокина и посмотрел.
– Михаил Капитонович, а вы хоть знаете, от чего вы отказались? Одинцов, ты сказал их благородию, от чего они отказались?
– Не беспокойтесь, господин капитан, я не отказался, я попросил подождать вас, и вот, я тоже с гостинцем, – сказал Сорокин и показал рукою на бутылку ямайского рома, которая, одинокая и неоткупоренная, стояла на столе.
– Откуда, если не секрет? – Штин взял бутылку и стал разглядывать этикетку.
– Не секрет! Гвоздецкий на несколько дней ездил во Владивосток и привёз, и, по-моему, много.
Штин насупился и поставил бутылку на стол.
– Нет уж! Обойдёмся без его подарков. Понятно, конечно, дарёному коню в зубы не смотрят, но иногда надо смотреть в глаза тому, кто дарит. Одинцов! – снова крикнул он.
– Тута я, ваше благородие!
– Тута! Сколько раз я говорил тебе, что тута может быть только Марфута! Или уже другую нашёл? А?
Одинцов потупился.
– Представляете, Миша, мы замерзаем на Волочаевской сопке, а он нашёл-таки себе… А, Одинцов?
«Одинцов – Огурцов!» – вдруг пришло в голову Сорокину, и тут он заметил, что Штин хромает.
– Что с ногой, ранение? – спросил он Штина.
– «Малыш уж отморозил пальчик!» – в ответ продекламировал Штин.
– А мат ему грозит в окно! – сказал сидевший рядом с Вяземским поручик Суламанидзе. Когда Сорокин вошёл в каземат форта №5, он застал там скучающих поручика Вяземского и поручика Суламанидзе, с которым до этого не был знаком.
– Не мат, а мать, князь! – сказал в его сторону Штин.
– Я знаю, что не мат, а мат, но нэ получается, и какой я княз, если как рядовой в атаку бэгаю?
– Да, вы правы, перед пулей что жид, что эллин, – ей, госпоже, всё едино. Одинцов? – опять крикнул Штин. – Готово? Как учил?
– Так точно, ваше благородие, как учили – в этой – в грязи, то бишь в глине…
– Я тебе дам «в грязи»… – Штин замахнулся на денщика, но тот увильнул. – В глине, глиняная твоя душа, в глине! Неси, чтобы одна нога тут, а другая…
– Тама!.. – огрызнулся Одинцов и выскочил из каземата.
– Шельма, ведь говорил-говорил, а он всё кривится, всё, говорит, одно: что грязь, что глина. Неуч царя небесного!
– Олух, гаспадин капитан! Русские говорят – «олух царя небесного»!
Штин махнул рукой и пошёл в дальний, тёмный угол каземата и вернулся с четвертью.
– Вот, Мишель! Медовуха чистейшая!..
– А кстати, тоже