аккуратными девичьими почерками. Самое красивое и теплое было от Грицук Аллы. Отец у нее был китаец, одаривший ее пышными черными волосами и чуть заметной раскосостью черных красивых глаз и, наверное, исключительно нежной бархатистой, нежно-оливковой кожей с постоянным румянцем на щеках. Алла была самая яркая, самая привлекательная в классе, но тоже года на два старше меня. Она сидела на первой парте среднего ряда, к выходу. Я же с краю к проходу на первом ряду от двери на 3-й парте, так что всегда мог видеть несколько сзади эти ее пунцовые щеки, слегка выдающиеся книзу, что только добавляло оригинальности к ее красивому, так сказать, русско-китайскому лицу. Она же никогда не оглядывалась и никак две четверти не проявляла своего расположения ко мне – впрочем, как и я к ней, – только вот это пожелание под новый год. Самое красивое с голубенькими цветочками и виньетками, поэтому пошел проводить ее со спутницей верхом мимо «вышки». Там наверху был по широкой седловине широкий же проход на золотороговскую сторону, на северо-запад. Там где-то посередине Запорожской Алла и жила. Я провожал ее почти до дома, потом немного возвратились назад. Это провожание навсегда врезалась в память. Она была с подругой, не помню уж с кем. Мы учились во вторую смену, был конец декабря (да, ведь с занятий еще шли – в январе каникулы), луна светила ярко, усиленная только что выпавшим неглубоким снегом, как бы удвоявшем лунное свечение. Алла была особенно красива, мы долго стояли, держась за руки, ее маленькие руки были в варежках. Очень неохотно мы расставались, она с подругой пошла на свою Запорожскую, там были самые хулиганские – теперь бы назвали бандитские – улицы, но по бандитизму сразу после войны, в 1946-м, был нанесен такой удар, что даже слово исчезло. Там ее сразу после 7-го класса ухватил хулиган, вскоре севший в тюрьму, и дальнейшая судьба Аллы мне не известна, да и не интересовался. Она была очень умна, сдержанна, в учебе, правда, не блистала, за исключением английского – она произносила лучше всех и получала заслуженные пятерки и похвалы от учительницы
Да, к ее облику припоминается: у нее были ярко-красные губы бантиком, изящные, как бы раздувающиеся ноздри, ну и неописуемые формы расцветающей девушки 15-ти лет с маленькими руками и ступнями. А ресницы! Длинные, черные без всякой сурьмы и как-то дивно загнутые на концах. Словом, в ней соединились все прелести обеих больших рас. Грустно от осознания того, как давно эти прелести цвели… Но вспоминаются слова поэта начала 19 века:
Не говори с печалию «их нет», —
но с благодарностию – «были!»
Жуковский
Те пожелания я долго хранил, как дорогую память о тех «баснословных годах»: /«Я знал ее еще тогда,/ В те баснословные года,/ Как перед утренним лучом,/ Первоначальных лет звезда/ Восходит в небе голубом». Тютчев.
Алла училась со мной год в 7-м классе, но тогда «политика» весной 53-го, «горячее (боевое для