где территория была огорожена – он был от военной организации с лучшими условиями и питанием. Мне было лет десять-двенадцать, и мне там не понравилось, я хотела в «свой» любимый лагерь.
А тогда, в первые годы, мне было не сладко. Не радовал меня «отдых на свежем воздухе», я очень скучала по маме и мечтала о нашем полуподвале. И только гораздо позднее привыкла, и стало даже интересно.
Я помню, как мама отправляла меня первые годы после войны, совсем еще маленькую, лет семи. Сбор был возле заводоуправления. Провожали нас родители, им после нашего отъезда предстояло сразу бежать на работу. Мама очень нервничала с самого утра: собраться, ничего не забыть… Всю дорогу она тащила тяжелый чемодан и меня за руку. Я покорно плелась за ней. Несла какую-то сумку и очень хотела спать. Шли до метро «Белорусская», потом ехали до «Автозаводской» и пешком до завода «Динамо». Там уже было полно народу. Наконец, прибыла колонна грузовых машин. Нас разбили по отрядам и погрузили в грузовики. Я помню, как мама со слезами прощалась со мной, торопливо наставляя, как я должна себя вести, гладила меня по щечке. Я начинала потихонечку плакать – мне не хотелось никуда ехать. Я хотела обратно в нашу с мамой кровать, но ничего не просила – понимала, что это бесполезно, придется ехать.
Впервые мы расставались так надолго. Мама была убеждена, что в лагере мне будет лучше, чем в пыльной Москве, да и дома меня не с кем было оставить. Она сама ужасно переживала: как доеду, как потащу тяжелый чемодан, не потеряются ли вещи, ведь каждая вещичка на вес золота. Перечень вещей мама приклеила к крышке чемодана с внутренней стороны.
Вся мамина надежда была на вожатых. Она пыталась им что-то внушить, все время дергала меня за руку, чтобы обратить внимание на меня, чтобы они меня запомнили, а им было не до того в такой суете. Наконец, мы стали отъезжать. Родители, столпившись, махали нам вслед. Я пыталась тоже помахать, хотела увидеть маму, но за большими детьми не смогла. Я встала, но опять плюхнулась на скамейку, так как машину затрясло. Все, поехали!
Пока ехали по Москве, было еще ничего, прохожие нам махали, а постовые пропускали наш грузовик. Трясло, но терпимо. А когда выехали из города, началось что-то ужасное.
Машины тряслись и подпрыгивали, пыль стояла столбом. Мы сидели на грубо прибитых к чурбакам досках-скамейках, поставленных поперек кузова. Держаться было не за что. Я вцеплялась в скамейку, но на ухабах машина подпрыгивала, и мы в ней трепыхались, валясь друг на друга. Я боялась, что вылечу из машины. Все во мне дрожало от ужаса. Мне очень хотелось сесть на пол, но дети сидели очень плотно, и это было невозможно. Все ехали молча, стараясь не упасть и кашляя от пыли. Я боялась, что это никогда не кончится. Помню, что ноги мои занемели от напряжения, и я тупо ждала остановки. Наверное, шофер старался, как мог, чтобы уменьшить тряску, но он не мог изменить дорогу.
Я понимала, что еду все дальше и дальше от мамы и никого вокруг себя не знаю. Так же