вновь вели по длинным узким коридорам – теперь уже в незнакомом здании. Со всех сторон окружал полумрак, холодные стены были выкрашены в грязно-зеленый цвет, а наверху под потолком, где располагалась вентиляция, чернели пятна от пыли и грязи. Впереди маячила металлическая дверь; охранник, шедший впереди, пару раз повернул замок и она с глухим скрипом отворилась: за ней тянулся коридор, похожий на окутанный мраком подземный туннель. Отец Дионисий остановился, широко открытыми в ужасе глазами всматривался в надвигающуюся-тянущую пустоту. Второй охранник бесцеремонно толкнул его в спину, хриплым голосом крикнув:
– Ну, чего встал? Пошел!
Святой отец покорился без слов – и опять растянулась череда коридоров. По бокам с двух сторон располагались металлические двери, на душе стало неспокойно. В одном переходе бросалась в глаза пятно – что-то замазанное черной краской; невольно она приковала взор отца Дионисия, и былое волнение окатило его как тогда – утром перед залом суда. Ему исполнилось уже шестьдесят шесть лет, он немало совершил в жизни, оставил множество трудов и переводов, в нем до сей поры зиждилась-жила вера в Бога, за которую готов был пойти на мучения, но вот расстаться с жизнью – в непонятном месте среди безбожников и ему не желалось. «Закрасили кровавое пятно после расстрела, – мелькнуло у него в голове, – Господи, избавь меня от мук», вслух тихо спросил:
– На расстрел меня ведете?
– Молчать! – донесся до его слуха раздраженный окрик охранников.
Вскоре – после стольких поворотов и переходов, их путешествие завершилось: дверной замок щелкнул и святого отца втолкнули в крохотную мрачную каморку, где не было ничего, кроме жесткой скамьи-кровати, грязного умывальника да ведра для справления нужд. В щели полузакрытого решетчатого оконца под потолком тускло отсвечивались красноватые лучи предзакатного солнца. Первый охранник кинул в руки отца Дионисия поношенную одежду серо-голубого цвета, проговорил:
– Ты должен переодеться в это, – прищелкнул языком, окинув взором камеру, позлорадствовал в конце, – посидишь в полном одиночестве, без света и условий, может, тогда это развяжет тебе язык.
Дверь снова закрылась – теперь перед лицом святого отца.
– Спасибо, – поблагодарил он своих охранников еще до того, как они повернули в замке ключ.
Когда в коридоре стихли удаляющиеся эхом шаги, отец Дионисий Каетанович устало вздохнул, одежду, выданную ему, он оставил на скамье, а сам – как был в длинной мешковатой сутане, опустился на грязный пол, молитвенно сложил руки и, перекрестившись, зашептал, дабы слова сказанные не оказались кем-то услышанными:
– Господи, Ты испытывал меня и теперь вручил в руки мои горькую чашу, что должен я испить до дна. Я со смирением покоряюсь Твоей воли и отдаю судьбу в Длань Твою. Только не оставь меня на пути к Тебе, укрепи веру мою в дни отчаяния и испытаний. Аминь.
Ночью