того и придуманы верхние этажи;
чтоб взойти, как на лайнер – стаяла бы, пропала бы,
белые перила вдоль палубы,
голуби,
алиби —
больше никого не люби, моя девочка, не люби,
шейни шауи твалеби,
let it be.
город убирает столы, бреет бурые скулы,
обнажает чёрные фистулы,
систолы, диастолы
бьются в рёбра оград, как волны,
шаркают вдоль туч хриплые разбуженные апостолы,
пятки босые выпростали,
звёзды ли
или кто-то на нас действительно смотрит издали,
«вот же бездари, – ухмыляется, —
остопёздолы».
что-то догнивает, а что-то выжжено – зима была тяжела,
а ты всё же выжила, хоть не знаешь, зачем жила,
почему-то всех победила и всё смогла —
город, так ненавидимый прокуратором,
заливает весна и мгла,
и тебя аккуратно ткнули в него, он пластинка, а ты игла,
старая пластинка,
а ты игла, —
засыпает москва, стали синими дали,
ставь бокал, щелчком вышибай окурок,
задувай четыре свои свечи,
всех судили полгода,
и всех оправдали,
дорогие мои москвичи, —
и вот тут ко рту приставляют трубы
давно почившие
трубачи.
5 апреля 2009 года
Шестнадцать строк
Лене Грачёвой
как твой дар выгоняет тебя на лестничную площадку,
снулую улитку, обдирает с тебя твою костяную шкурку
вспарывает под пяткой твоей брусчатку, паркет и плитку,
под ладонью твоей побелку и штукатурку
хер тебе, а не тряпочку, не перчатку, ни другую попытку,
как ещё объяснять-то тебе, придурку
кто тебя кормил этой басней, что хоть ты тресни,
а там спокойней, в другой из жизней
чем оно серьёзнее, тем опасней, и интересней,
и траектория всё капризней
есть суровая предначертанность и борьба с ней,
вперёд и с песней, и настоящие только вы с ней
всё ты хочешь, сынок, чтоб они на тебя глядели,
узнать умели – и понимали,
а ты не покидал бы логова по неделе, плёл
что вы умеете, пустомели, никак не смалывая эмали
и ничем не жертвовал бы на деле, поставка
письменной карамели, да много требуется ума ли
ну так вот тебе полные руки пепла, полные чаек сопла,
и произвол, и дороговизна,
чтобы вера твоя проклюнулась и окрепла,
гордыня твоя усопла, дорога, виза
чтобы ты почуял такое пекло, в котором
всё на тебе просохло, а после радовался до визга
и злословь сколько влезет, язва,
только мы-то полезные, мы не звери
это только ханже неясно:
при виде лезвия люди делаются трезвее
в результате битья вдребезги, лязга,
скрежета железного, из цепей выпадают звенья
и над этим адом что-то начинает светиться ласково,
протягиваясь