только дымки ото всей деревни-то и видать было.
– Ври, дядька?!
– Верно говорю… Только дымки. Ну, а печник Сашка (шуплянький такой мужичишка, маленький, навроде тебя, чуток больше), откопался с утра, значит, да на лыжи-то и встал. И к своей зазнобе Василисе, значится, на окраину села-то и пошёл. По трубам избу-то её посшытал, (а она у неё третья от лесу стоит), махонькая такая. А печь хорошая, сам Сашка её и клал. Труба большая, пролезть можно… А Василиса – баба справная, высокая, хозяйство большое ведёт. Муж у неё по пьянке-то в бане угорел, так она одна с тех пор и живёт. А Сашка ей как раз под мышку-то и будет… Что она в нём нашла, только ей и известно?.. Н-да…
Водитель замолчал, как бы размышляя, стоит ли мальчонке рассказывать эту историю…
Мишка глянул, а у шофёра глаза закрытые, дёрнул его за рукав:
– А дальше-то что, дяденька?
– А что дальше, – открыв глаза и немного проморгавшись, продолжает водитель. – Сашка свои печи хорошо знает, они с прямоходом. Лыжи в снег воткнул, и в трубу-то шасть… Да застрял. Трубой-то обшибся, значит. У Василисы избу-то с трубой тадысь занесло, а это он к Стешке, значит, попал. Она рядом живёт.
А у Стешки днём раньше мужик с города, с заработков вернулся, и Стёха-то, поутру блины и затеяла. Дрова разжигает, а те не горят – труба-то не тянет. Дым в кухню так и валит. А свет-то у нас по субботам и воскресениям, быват, и отключают, вот и тогда лектричества не было. Н-да…
Ставни закрыты, снегом завалило, на двор не выйти. Вот она свечу-то и зажгла, да мужика-то сваво с постели подымает, мол, пошуруди в трубе – не тянет, должно быть снегом завалило. Он спросонок-то, не одеваясь, в портках одних, ухватом с длинной ручкой в трубу то и тыкнул… А оттуда в печь, значит, два пима и упали. Он к Стёхе: – Ты чё ж, пимы-то в трубе сушишь, дурёха, угорим же?!
А у Стёхи-то глаза на лоб полезли: – Не наши это пимы-то, – говорит она. – А чьи же? – спрашыват Пётр. Пётр – это Стешкин муж, значит, – поясняет водитель Мишке.
– Тут чёй-то возьми, да впечку-то и грохнись, только копоть повалила. А из копоти – морда кучерявая, да с глазами светящымися. Ну, да… Это Сашка из ватника выпростался, и значит, в трубу-то и провалился. Стёха-то, сперепугу в сенцы бросилась: – Чёрт! – орёт. – Бес печной!..
А Сашка-то за ней в сенцы, он, тадысь, в трубе задохнулся, кашляет, пить хочет, и сразу к кадушке. Стешка-то увидала, что чёрт из кадушки пьёт – и в обморок, биться о пол стала…
А Пётр-то до этого за четушечкой в погреб спускался, да так на притворе крышку погреба-то и оставил. А тут, когда голова-то из печи появилась, он возьми, да шаг назад и сделай, так все ступеньки-то и сосшчытал. А погреб у Петра – царский, глубокий, камнем выложен… Головой малёхо стукнулся, лежит… Думает, подниматься надо, Стёха-то больно вопит, на помощь зовёт.
А свеча у них на кухне к тому времени погасла почему-то, вот они в темноте-то все и шарятся. Пётр поднимается по ступенькам, голову уже высунул. А Сашка-то