ее напускная прихоть значит для Хитклифа больше, чем его подлинная доброта, что приемыш готов тотчас выполнить любое ее пожелание, тогда как просьбы приемного отца встречали его отклик, только когда соответствовали его собственным намерениям. Иногда, измучив нас за день своим поведением, она пыталась подольститься вечером к отцу, но он с неизменной суровостью отвечал: «Нет, Кэти, не могу я тебя любить! Ты хуже своего брата! Ступай и помолись, чтобы Господь даровал тебе прощение, а нам с твоей покойной матерью остается только пожалеть, что мы тебя вскормили!»
Сперва Кэти от этих слов плакала, а потом сама очерствела сердцем и только смеялась, когда я посылала ее попросить прощение за свое недостойное поведение.
Но настал тот час, когда земные скорби и печали перестали волновать мистера Эрншо. Он тихо скончался в своем кресле у камина октябрьским вечером, когда осенний ветер разгулялся вовсю и страшно выл в трубе. Несмотря на бурю, в зале было тепло, и все домочадцы собрались там вместе. Я сидела немного поодаль от очага за рукодельем, Джозеф читал свою Библию за столом (слугам у нас разрешали сидеть в зале, когда их работа была закончена). Мисс Кэти нездоровилось, поэтому она против обыкновения тихонько примостилась у ног своего отца, а Хитклиф лежал на полу, уронив голову ей на колени. Я помню, как хозяин, перед тем как впасть в забытье, нежно погладил костлявой рукой ее чудесные волосы. Ему редко доводилось видеть ее такой послушной, и он проговорил: «Ну почему ты не можешь всегда быть хорошей девочкой, Кэти?» Дочь посмотрела на отца снизу вверх, засмеялась и ответила: «А почему ты не можешь сам всегда быть хорошим, папа?» Увидев, что он опять помрачнел, Кэти поцеловала ему руку, словно извиняясь, и пообещала спеть песню, чтобы он быстрее заснул. Она начала тихонько напевать и продолжала до тех пор, пока его рука не выскользнула из ее пальцев, а голова не склонилась на грудь. Я велела ей замолчать и не шевелиться, чтобы не разбудить старика. Мы все сидели тихо как мышки не менее получаса и просидели бы дольше, если бы не Джозеф. Наш любитель порядка встал из-за стола и заявил, что он должен разбудить хозяина для молитвы и отхода ко сну. Он окликнул старика и дотронулся до его плеча, однако мистер Эрншо не пошевельнулся. Тогда Джозеф взял свечу и склонился к нему. Когда он выпрямился и снова поставил свечу на стол, я поняла, что стряслась беда. Взяв обоих детей за руки, я прошептала, чтобы они быстренько поднимались, уходили, не шумели и помолились сегодня вечером сами, потому что у Джозефа другие дела.
– Я должна пожелать папе спокойной ночи! – заявила Кэти, обвивая руками шею отца прежде, чем мы смогли ее остановить. Бедняжка сразу поняла свою утрату и закричала: «Он мертв, Хитклиф! Он мертв!» Из уст их обоих раздался рвущий сердце крик.
Я тоже громко и горько заплакала вместе с детьми, но Джозеф напустился на нас, заявив, что негоже так убиваться по святому, который уже на небесах. Он велел мне накинуть плащ и бежать в Гиммертон за доктором и священником.