Ивановичем. Краем глаза он увидел оседлавшую бревно Тюшу, которая, в то время как ее держали за одну руку – Брахман, а за другую – Помор, ржала утробным смехом.
В палатке было тесно, и чей-то спальник пах бетонной пылью, словно его вытащили из складского подвала. Злая, как черт, Галя выговаривала Виктору Ивановичу через спеленатые тела Бориса и Игорька:
– Мерзкий ты, девочку обидел… А свою палатку не прощу, понял? Она знаешь, сколько стоит?..
Виктор Иванович рычал вполголоса:
– Это не искусство… профанация! Палатка… что прицепилась… я тебе картину подарю. Продашь – купишь десять палаток…
Пошевелившись, подал голос Игорек:
– Витя из воздуха деньги рисует.
– Из комсомольской жизни? – сказала Галя презрительно.
– Из какой надо жизни.
Борис, которого щекотали Галины волосы, отдающие дымом, репеллентом и детским кремом, мысленно выбрасывал из дневного багажа людей, обрывки разговоров, сонное ворчание, человеческие звуки, проникавшие через брезентовый тент. Он погружался в тишину с ложными шорохами и лесными галлюцинациями: гулом деревьев, скрипом веток, журчанием воды, треском от поступи воображаемых зверей, шелестом иллюзорных змей. Он, хотя в палатке было тесно, потерялся в пространстве; его словно бросили в яму, над которой в головокружительной высоте, над лесом, творился труд, который не замечают горожане: кружили невидимые созвездия, ходили планеты и летела звездная пыль.
Ему было хорошо в этом космосе без берегов; природа вливала в него мощь, и он плыл в ее живительных потоках, то окунаясь, то выныривая и с каждым вдохом чувствуя себя сильнее. Словно божество, он рядил, как, могущественный, расправится с Кэпом, и процедуры, которые он изобретал, были одна изощреннее другой.
Потом, после мутного провала и невнятных снов, в голове переливчато забилось птичье щебетание, и Борис понял, что наступило утро. Игорька уже не было в палатке, а Виктор Иванович, накрывший голову курткой, рокотал во сне, как мотоцикл на холостом ходу. Не потревожив знаменитость, Борис вылез наружу и осмотрелся на поляне, напомнившей ему зеленомраморный зал с янтарными колоннами. Сквозь частокол стволов, поросших мхом, пробивалось дымное солнце; мягко потрескивал костер. Кира, сидя на бревне под опахалами пушистого орляка, кусала бутерброд с килькой, Клепа, прихлебывая чай, улыбался из косматых усов. Чисто выбритый, отталкивающе аккуратный Игорек, хмурясь, натирал руки «Дэтой».
Громовой, хорошо поставленный Кэпов голос раздавался из-за полиэтиленового тента, который равнодушный Герыч то ли натягивал, то ли, наоборот, сворачивал, то ли еще не определился, что делать.
– Хотя бы километров пятнадцать сегодня осилить, – распоряжался Кэп, и Борис удивился, как его, запасшегося терпением, раздражает голос красавца командира.
Поддавая носком ботинка шишки, он обошел вокруг лагеря. Ровные стволы стояли, как пластинчатые зубы, и ему казалось, что он в пасти колосса.