даму, предающуюся пороку из нужды, и заламывала руки излишне призывно, и кукольные наряды страдали от приливов вечерней страсти.
Я платил за недорогие платья и подозрительное французское бельё в укромной лавке, найденной по случаю в десятке кварталов от квартиры. Трогательное кокетство распутной буфетчицы в контрабандных кружевах усыпляло воспоминания и будило страсти, приводящие к истощению сил.
Буфетная девица исчезла точно посреди разнузданной сцены, и одним скучным утром я выбросил ей вслед обрывки кружевной прелести – из меня, в силу преувеличенной практичности, не вышел стоящий фетишист.
Игра, прячась в тяжёлых интерьерах, обещала быть чувствительной, и туман предрешённой трагедии, смешиваясь с дымом восточного табака, укрыл меня от прошлого.
Я приготовился ждать, но замысел никогда не ждёт – игра началась вдруг. Одним словом, время пошло.
Вспомнил! У буфетной девушки не было никакой сестры, но был дальний родственник, шустрый, с её слов, помощник то ли нотариуса, то ли смотрителя музея, и я не смог отказать ей в просьбе ссудить молодому человеку небольшую сумму, настолько пустяковую, что возврат долга не был предусмотрен.
Но долг был погашен.
глава первая. лавка
Можно отрицать всё. Можно отрицать Бога. Игру отрицать нельзя.
Я не видел, как хозяин заведения отсчитывает голландские монеты автору рекламной жемчужины. Вывеску сменили давно, в те времена я не знал ни г-на Монро, ни содержимого его лавки – меня не было в городе.
Представить публике всех кукол в лавке г-на Монро нелегко. Описание кукольной внешности требует твёрдости рисовальщика и трепетности поэта – я не смогу соблюсти чертёжную точность в метафоре. Романтические обстоятельства и черты случайных лиц я запоминаю плохо, и причина не только в рассеянности, но и в капризном устройстве воспоминаний – признаюсь, они зависят от погоды и состояния нервов.
Мне случалось ловить память на перемещении людей и предметов из одних интерьеров в другие, не связанные с этими людьми или предметами, на умышленной путанице в именах, а также в приукрашивании прошлых лиц и замыслов.
Заглядывая в прошлое, я брал в подмастерья такой механизм памяти, жернова которого вертелись по законам художественного мошенничества. Всякие неудобные шероховатости стирались ловким механизмом бесследно, и отполированное прошлое отражало ретроспективный взгляд с равнодушием опытного зеркала.
Назначение упомянутого казуса подробно прописано в полезных психоаналитических брошюрах, доступных всякому заблудившемуся посетителю аллегорического леса. Слыша скрежет механизма, я умолял память не лгать – нет нужды обманывать, когда можно договориться.
Моя сговорчивость распространялась и на других. Мне доводилось ловить людей на таком вранье, от которого у человека щепетильного пропал бы интерес к беседе, но механизм