разбудил голос Машом, – она, не стесняясь, кричала, стоя у самой кровати:
– Он пришел!.. Ему нужно с вами поговорить!..
– То есть как поговорить?.. Меня же нет дома!.. Зачем ты его впустила?..
Не помня себя от бешенства, Фанни вскочила с постели и, полураздетая, в расстегнутом капоте, выбежала из комнаты, успев сказать Госсену:
– Лежи, лежи, дружочек!.. Я сейчас…
Но он не стал ее дожидаться и почувствовал себя уверенно, только когда поднялся, оделся и сунул в ботинки свои сильные ноги.
Собирая вещи, разбросанные по всей этой темной комнате, в которой ночничок освещал остатки холодного ужина, он прислушивался к заглушаемому обоями гостиной крупному разговору. Мужской голос, вначале злобный, потом умоляющий, раскаты которого перешли в рыдания, в слезливую расслабленность, сменялся другим, и Жан узнал его не сразу: грубый, хриплый, он звучал ненавистью и произносил мерзкие слова, какими осыпают друг друга девицы в пивных.
Слова оскверняли ту любовную роскошь, с какой была обставлена эта комната, забрызгивали грязью ее чистый шелк. И сама женщина тоже запачкалась, стала в его глазах на одну доску с теми, к которым он всегда относился с презрением.
Фанни вошла, тяжело дыша, красивым жестом подбирая распущенные волосы.
– Что может быть глупее плачущего мужчины?.. – воскликнула она, но, увидев, что он стоит одетый, в исступлении крикнула: – Ты встал?.. Ложись!.. Сейчас же ложись!.. Я тебе приказываю!..
Затем она так же внезапно смягчилась и, притягивая его к себе и рукою и звуком голоса, проговорила:
– Нет, нет!.. Не уходи!.. Я не могу тебя так отпустить!.. Во-первых, я убеждена, что ты ко мне не вернешься…
– Конечно, вернусь… Что это тебе пришло в голову?..
– Поклянись, что ты на меня не рассердился, что ты вернешься… Я же тебя знаю!
Он дал слово, но в постель так и не лег, несмотря на ее мольбы и настойчивые уверения, что она у себя дома, что она свободна и никому отчетом в своих поступках не обязана. В конце концов она, видимо, примирилась с тем, что ему нужно идти, проводила его до дверей, и сейчас в ней уже ничего не осталось от разъяренной менады, напротив, вид у нее был приниженный и виноватый.
Долгий и проникновенный прощальный поцелуй задержал их в передней.
– Ну так… когда же?.. – спросила она, стараясь заглянуть в самую глубину его глаз.
Он хотел было что-то ответить, конечно, солгать, лишь бы скорее уйти, но тут вдруг раздался звонок. Из кухни вышла Машом, но Фанни знаком остановила ее:
– Не надо!.. Не отворяй!..
И они, все трое, стояли молча, не шевелясь.
Послышался приглушенный вздох, затем шорох подсовываемого под дверь письма и медленно удаляющиеся шаги.
– Я же тебе говорила, что я свободна!.. На, прочти!..
Фанни передала своему возлюбленному только что распечатанное ею письмо, жалкое любовное послание, недостойное, малодушное, нацарапанное карандашом за столиком в кафе, письмо, в котором несчастный просил прощения за недавнюю дикую выходку, признавал,