в зале на целую перемену, поэтому я, переодетая, осталась ждать её в раздевалке.
Очень странное помещение было отведено нам под переодевание: коморка без окон с фанерной перегородкой посреди комнаты. А лампочка горела так тускло, что там вечно кто-нибудь что-нибудь забывал.
Прозвенел звонок на урок. Хорошо, что мне никуда торопиться не надо, физкультура стояла последней.
Вдруг в дверь ввалились двое, и один из них был явно не девочка.
Сначала я подумала, что кто-то решил подраться, но, когда парочка приблизилась ко мне, я поняла, что они целуются!
Двое закрыли дверь раздевалки изнутри на массивную кованую щеколду. Она очень скрипуче закрывается и открывается. Свет выключили. Лишь из-под потолка пробивалось коридорное освещение.
«Ну всё. Буду невольной свидетельницей чьих-то шур-мур», – с содроганием подумала я.
Высокий и сложенный, как аполлон, парень в оранжевой футболке – Герман. А на девушке… была моя олимпийка! Эля! Но как же так: ведь Герман – парень Лины, её лучшей подруги! Ну дела!
Двое так охали и ахали во время поцелуя, что не заметили меня в потёмках. Я на цыпочках пробралась за перегородку, подальше от них, но любопытство заставило меня выглянуть.
Олимпиечка моя, небрежно брошенная на скамейку, начала сползать на пол. Буквально в метре от меня – только руку протяни. Эх, подхватить бы её и убежать прочь… Так ведь заметят, и несдобровать мне будет после увиденного.
Как в боевике: меня убьют за то, что я слишком много знаю.
Герман и Эля устроились на узкой скрипучей скамейке, которая будто бы озвучивала мои мысленные взывания о помощи. Чем они там занимались, можно только догадываться.
Больше я не выглядывала. Вжалась в перегородку и старалась дышать медленно и через раз. Я – мебель. Я ничего не вижу и не слышу. Отпустите меня домой…
Вот было бы эпично, застукай их здесь кто-нибудь, кроме меня. Ишь, взрослыми себя возомнили! Но ведь предусмотрительно закрылись изнутри, этакие пакостники.
– Ох, чёрт, ты забрызгал Пестовскую олимпийку… – сказала Эля, и они с Германом засмеялись без капли сочувствия к моей любимой вещице.
– Круто было, да? – довольный собой, спросил Герман.
– Улёт, – ответила наша одноклассница.
Они зашуршали одеждой, собираясь. А я вздохнула с облегчением, ожидая, что они вот-вот уйдут.
Вдруг перегородка, которую я подпирала плечом, с громким «пуньк!» отвалилась, и я вместе с ней полетела на пол, прямо к ногам малолетних развратников.
Эля завизжала, затем выдала:
– Она же всё видела! Твою мать! Я же говорила, что надо было идти ко мне!
– Ага, чтобы нас спалили по дороге? – огрызнулся Герман, затем посмотрел на меня и угрожающе прошипел: – Одно лишнее слово, и тебя не найдут. Ясно тебе, шмара подзаборная?
Может, я и подзаборная, но уж точно не шмара. Я, в отличие от некоторых, не предаю тех, кто мне дорог.
Но Герману нужно было что-нибудь ответить, и я отважилась:
– Шмарами подружек своих