франк говорил с ним о вере. Вера для нищего Абдула всегда значила больше, чем еда, наверное, поэтому он и был вечно голоден. Этот франк был необычен. Судя по плащу – он из воинов-дервишей которые, как известно, чтут своего Бога не на словах, а на деле. Воины ислама не раз рассказывали Абдулу, что в бою эти белые дервиши франков – страшнее львов, а в мирной жизни заботятся о мусульманах-бедняках гораздо больше, чем свои эмиры.
Гийом смотрел на Абдула почти с таким же восхищением. Он думал: «Почему мы так презираем сарацин, а их бедняков и вовсе за людей не считаем? В этом оборванце, хоть он и унизился до воровства, достоинства всё же больше, чем в ином нашем бароне, который постоянно опускается до грабежей, только унижением это не считает. Сердце этого нищего горит пламенем веры, но ислам, судя по всему, его всё меньше и меньше устраивает, и даже его попытка воровства очень похожа на протест против законов шариата. Нелепый протест именно против того, что в шариате хорошо. Он запутался. Надо молиться, чтобы Господь направил его сердце».
Гийом пошёл по базару дальше. Он с удовольствием наблюдал, как мирно торгуются с сарацинами его тамплиеры, уполномоченные смотрителя одежд, какими взаимнодовольными расстаются. Он был магистром уже 18 лет и все эти годы неустанно требовал от рыцарей Храма веротерпимости по отношению к мусульманам, которая, впрочем, и так всегда была свойственна тамплиерам.
Постепенно де Боже раздал на милостыню весь свой кошель серебра, подавая одинаково охотно и сарацинским, и франкским беднякам, стараясь благотворить без лишних слов и так, чтобы это не слишком бросалось в глаза окружающим. Магистр не любил оказываться в центре внимания, хотя постоянно приходилось, и сейчас он хотел погрузится в стихию восточного базара в качестве обычного праздно-шатающегося франка.
Арабы видели, конечно, что перед ними не просто франк, а рыцарь-тамплиер, но вряд ли кто-то из них догадывался, что милостыню им подаёт ближайший родственник короля Франции. Де Боже принадлежал к одному из самых знатных родов Европы, а сарацинских бедняков любил так, как будто именно они были его родственниками. Магистру были одинаково близки и Восток и Запад, в его сердце они давно уже встретились и не враждовали.
С базара он вернулся таким счастливым, каким редко бывал – ведь ему довелось увидеть реальные плоды своего миротворчества. В покоях магистра личный секретарь де Боже Жерар Монреальский делал какие-то записи на пергаменте. Гийом, всегда с большой иронией относившийся к его усердию, добродушно-грубо сказал:
– Ну-ка, покажи, какие враки ты опять записываешь?
Жерар, хорошо знавший, что магистр не столь уж страшен, всё же очень волнуясь протянул ему исписанный пергамент. Гийом прочитал: «Великий магистр Ордена нищих рыцарей Христа и Храма столь же щедр, сколь и знатен. Он раздаёт очень много милостыни, за что его весьма уважают. В его правление Орден Храма стали очень почитать».
Де Боже лукаво улыбнулся:
– Как это не удивительно, на сей раз здесь всё правда, от слова и до слова.