потому, что был ассом кисти. В одном из помещений подвала его дома находилась столярная мастерская, а во флигеле кузница. Если дядя шёл туда работать, то он становился искусным столяром и столь же замечательным кузнецом.
Иногда мне казалось, что граждане в большей мере заказывают ему мебель или диковинки из металла, чем картины, на что дядя как-то мне сказал:
– Если взять прошлый и нынешний годы и сравнить мои доходы в процентном отношении, то будет примерно пятьдесят на пятьдесят. Но в этом году, видимо, дерево и металл возьмут верх, ибо нынче ценителей резных гарнитуров и мангалов с коваными розами намного больше, чем тех, кто ценит розы в саду.
– Кстати, надо бы тебе грузовичок поменять, а то возить на «Газели» наш товар, а тем более твои картины, как-то неловко… – заметил тогда Николай, присутствующий при разговоре, и бывший бессменным дядиным напарником в столярном деле уже лет десять.
– Ага, – поддержал его здоровяк Костя – водитель того грузовика-фургона и одновременно подмастерье во всём, тоже трудившийся у дяди около семи годов. – Я тут присмотрел «Мерседес Спринтер». Вполне подходит…
– Что же тогда сидим? Или думаете, что я вам на него денег нарисую? – нахмурился дядя, взглянув на свои часы. – Ещё и десяти вечера нет. У меня есть заказы на крыльцо, на ворота и на качель. Раздувайте горн, разрешаю работать до солнышка.
Мужики не противились. До солнышка, значит, до солнышка. Они знали, что дядя всё равно в три часа утра их отпустит и потом даст отоспаться, но сам будет ковать узоры хоть весь следующий день, до полной победы.
Работоспособность у него была уникальная. Дядя предпочитал трудиться по ночам. Больше двух-трёх часов в сутки он никогда не спал и, что удивительно, так же никогда не выглядел усталым. Но, бывало, что он не отдыхал и по два-три дня. Порой забегу к нему в субботу, часиков в девять – он уже у мольберта: в мыслях где-то там, с кем-то там, с чем-то там своим, для других – табу. На столе распечатанная бутылка коньяка, рюмка и пепельница полная окурков. Дядя, не здороваясь, отмахнётся от меня – не мешай!
Какая-нибудь его очередная Даша-Маша-Наташа скажет мне:
– Весь четверг писал. В пятницу тоже весь день, потом всю ночь работал в столярке, а в шесть утра опять взялся за кисть. Хоть бы прилёг! Хоть бы позавтракал!
– Не вздумай его позвать, – предупреждал я.
– Теперь знаю, – кивала она. – В пятницу как раз позвала… Услышала в свой адрес доселе не известные мне выражения. Если бы кто-то другой так выразился – ушла бы немедленно, но на него я даже не обиделась. Зато сразу стало понятно: работает мужчина – не лезь!
Дядя, несмотря на весь свой талантище, не считал себя таким корифеем изобразительного искусства, каким его считали другие, по моим понятиям, толк в корифеях понимающие.
– Я, хотя и художник, но всё-таки не настоящий, – говорил он. – Я – ремесленник. Но я настоящий ремесленник.
– Кто же тогда настоящий художник? – удивлялся я.
И