скользящие вдоль моего позвоночника, ладони на моей талии. Тактильно я помнила ежик его волос, прикосновение к небритой щеке. Меня до сих пор преследовал его запах. Часто я брала его рубашку, вдыхала его запах и задерживала дыхание. Я дышала им. Добрый приходил ко мне во сне, в такие моменты я не хотела просыпаться, я мечтала видеть этот сон, не просыпаясь, до конца моих дней.
Я мыла голову его шампунем, я пила кофе из его кружки, я даже разговаривала с ним, когда мне становилось совсем плохо. Я была похожа на тень. Я не отвечала на телефонные звонки, ни с кем не встречалась, и вообще редко выходила из дома.
Всё, что принадлежало Доброму и что возможно было продать, Саня Злой продал в ноябре. В первый день зимы он перехватил меня после занятий во дворе университета и без особых объяснений сунул в руки конверт с деньгами. Я стояла на ветру, прижимая конверт к груди, и в моем сознании стучали мысли. Вот и всё, что у меня осталось от моего медведя. Кучка цветных бумажек и изображением американского президента. Хотелось выть зверем от этой суровой правды. Но, учитывая, что в августе случился дефолт, и деньги резко обесценились, я сдержала себя в порывах сжечь эту грёбанную валюту, и сложила конверт в сейф.
Незаметно пролетела моя первая зачетная неделя. В новогоднюю ночь я приняла «Фенозипам», закрылась дома, отключила телефон и легла спать в девять вечера. Ночью мне приснился Добрый, он держал меня за руку. Когда я открыла глаза, я продолжала чувствовать тепло его руки в моей ладони. После пробуждения я лежала в кровати до вечера, потому что мне казалось, что Дима приходил ко мне ночью в мой сон, и мне хотелось как можно дольше сохранить ощущение его присутствия.
На автопилоте я сдала зимнюю сессию. Как заведённая, я учила, сдавала, снова учила. Но если кто-нибудь спросил бы меня, какие предметы мы проходили в семестре, я бы не ответила.
Монотонно, день за днём, приближалась весна. После занятий я ставила в плейер кассету с нашими рок-балладами и шла гулять на Корабельную набережную. Садилась поодаль от людей и часами смотрела на море. Антидепрессанты не помогали. С наступлением весны я бросила посещать психотерапию, от неё не было никакого толку.
Летнюю сессию я сдавала так же, как и зимнюю – на автопилоте.
Июль и половину августа я провела у родителей. Ничем особенным то лето мне не запомнилось, кроме пляжных вечеринок и алкоголя. Я вдруг узнала, что после бутылки вина боль утраты перестаёт быть такой сильной, она притупляется, и у тебя вдруг открывается способность говорить не о своей потере, вообще не думать об этом. Ты даже танцевать можешь. Саня Злой был прав, алкоголь это «Лидокаин» для сердца, а похмелье продлевает действие анестезии, потому что не можешь думать ни о чем, кроме того, что твоему телу хреново. Это были полтора месяца, когда я иногда могла дышать без боли. 15 июля я взяла плед, сигареты и весь день провела на пляже, в тумане.
В первых числах июля родители сообщили мне о принятом решении покинуть регион. В начале года отцу предложили работу Мурманске,