одна из самых низких в мире – у кого? Мне ведь в отличие от ОМК, которая с госзакупок кормится, необходимы качество и демпинг, чтоб удержаться на всех рынках от Норвегии до Малайзии. Второе: в Могутове накоплен опыт просто исключительный по части холодного проката, там за мной двадцать тысяч отборных спецов, мы сохранили старое, мы вырастили новое поколение, и любого из них хоть сегодня можно к стану «пять тысяч» поставить, в Германии, в Канаде, где угодно – хоть вырви им глаза, найдут все моментально одной безошибочной ощупью, одними только зрячими руками. А что у ОМК есть на сегодня? Литейщики фасонного литья, которые работают по инструкциям 1935 года? Я понимаю, как вы заняты все время, но я вас приглашаю на завод. Посмотреть, как работают люди, что мы можем уже на сегодня. – В эти ровно-стальные глаза, под залысины круто-высокого, с нитяными морщинками, лба, напряженного словно в непрерывном усилии понять, как лучше будет сделать для страны – без личного и видового предубеждения к кому-то и прочего мешающего делу человеческого мусора. – И я, заметьте, ни копейки из бюджета не прошу и стан могу построить ровно за три года.
Все, дальше было нечего и некуда вворачивать, и президент с внезапной цепкостью, готовностью вчитаться в прибыльную схему:
– С собой у вас все данные по этому вопросу? Давайте сюда. – И получив, накрыв ладонью, освятив доставленную по столешнице углановскую папку: – Вы как будто заранее знали и мне это специально сейчас принесли.
Угланов:
– А это мое личное евангелие. Всегда ношу с собой.
Президент:
– Так, значит, за три года? За слова отвечаете?
Угланов:
– Абсолютно. Тридцать четыре месяца – наш срок.
Президент (предлагая присутствующим посмеяться нешутке):
– Приглашаете в гости к себе на открытие?
Угланов:
– Будем ждать вас в Могутове. Право запуска вам.
И оторвался от земли и уходил на огненных столпах под президентское: «Стройте свой стан совершенно спокойно. Только не думайте, что это означает, что у нас к вам вообще теперь больше не возникнет вопросов».
…Не мог уснуть от расширения собственного бытия, так распирала его сила и планету переполняло неисполненное. Он думал о рынках Европы: автомобильный лист «Русстали», идущий на конвейеры «Фольксвагена», «Рено» и «БМВ»; смешили «Миттал Стил» и «Арселор» – скоро другой сталелитейный великан подымется над миром и вышибет всем зубы русским кулаком.
И думал: он есть, теперь он действительно есть, а когда-то, с рождения загибался от страха не существовать, зачисленный в живые по ошибке, любовью двух уже не существующих, ни разу им не виденных людей, слишком легкий и слишком случайный, чтобы в нем осязаемо нуждался хоть кто-то.
2
Вот это у него обострено, вот это у него в первооснове. Еще был двухклеточным только мальком – и уже, изначально, с предопределенностью: ничего своего, никого из своих, сразу нет и не будет всесильных берегущих и греющих рук, единственного взгляда,