канцлера фон Шушнига[37]. Нам не выгодно было раздувать политические страсти вокруг этого венского переворота, и только поэтому вы, Скорцени, уже тогда не стали национальным героем, каковым стали после освобождения Муссолини.
– Это не так уж важно.
– Неправда, Скорцени, каждый такой поступок неминуемо должен оставаться в истории нашего национально-социалистического движения, в истории рейха. Кстати, в каком чине вы тогда пребывали?
– Гауптшарфюрера[38].
– Всего лишь! То есть тогда вы еще даже не были офицером СС!
По-крестьянски коренастый и неповоротливый, Борман почти после каждой фразы натужно подергивал шеей, словно пробовал вырваться из туго затянутого ворота коричневой рубашки. Задав какой-либо вопрос, он с трудом запрокидывал голову и, склоняя ее на правое плечо, пытался пристально всматриваться в глаза собеседника.
– Свой первый офицерский чин, унтерштурмфюрера, я получил уже в составе дивизии «Дас Рейх», где, под командованием бригадефюрера Пауля Хауссера, воевал в Бельгии, Франции, Голландии. Но и там службу начинал в чине унтершарфюрера[39], а командиром взвода был назначен перед отправкой дивизии в Югославию.
– На Москву вы шли уже в чине обер-лейтенанта войск СС, – как-то хмельно кивнул массивной головой Борман. – Знаю, Скорцени, что вы всегда оставались истинным арийцем.
Они выпили за здоровье фюрера и тысячелетний рейх, которому, как оба прекрасно понимали, уже не суждено было состояться.
– Вы обратили внимание, что на заключительную беседу фюрер оставил только нас двоих. Только нас.
– Обратил, рейхсляйтер, – проворчал Скорцени.
Он, конечно, не пропустил мимо своего внимания еще и то, с какой страстностью, с каким скрытым восторгом произнес это Борман, словно дворовый мальчишка, которому позволили почистить бутсы своего кумира-футболиста.
– А почему только нас? Да потому, что фюрер понимает: в трудные дни нужно сплачивать вокруг себя только самых надежных, самых преданных. Это знаковое решение, Скорцени.
– Я тоже так считаю, дьявол меня расстреляй.
– Нет-нет, – узрел рейхсляйтер в его интонациях некий налет легкомыслия. – Фюрер ничего не делает просто так, случайно, даже если действует при этом сугубо интуитивно. Все решения его – так или иначе знаковые. Ибо таков фюрер в самом своем провидении. Впрочем, об этом вам лучше поговорить с Геббельсом, – вдруг иронично поиграл он уголками губ.
– Поэтому не будем отвлекаться на публицистику, – согласился с ним Отто.
– Мне поручено организовывать тайники с сокровищами рейха, а вам приказано создать отряды, которые бы обеспечивали их безопасность, причем выполняли бы свое задание, даже спустя много лет после войны. Это еще один аргумент того, что нам следует держаться вместе, только вместе, используя при этом тех, кто нужен для нашего общего дела, и решительно отторгая тех, кто попытается нам мешать.
Он