проворчал кондукэтор, оставаясь недовольным тем, что шеф «СД-Валахии» спровоцировал его на этот разговор. Вам знакомы мои секретные указания, в которых я объявил, что выступаю за насильственное выселение всех еврейских элементов из Бессарабии и Буковины.
– Как известно и то, что вы добавили: «Точно так же следует поступать и с украинскими элементами. Меня не интересует, войдем мы в историю как варвары или нет. Если нужно, стреляйте из пулеметов»[14].
Маршал недовольно покряхтел.
– Обычно в своих официальных высказываниях для прессы я стараюсь выглядеть более сдержанным. Как и фюрер.
9
На берег комбат возвращался уже на закате солнца. Море в эту пору дня предавалось такому курортному штилю, что прибрежное мелководье, по которому Гродов плыл к берегу, поражало его какой-то бархатной теплотой своих вод. О том, чтобы оставить эту купель, не могло быть и речи: кто решится добровольно отказаться от такого блаженства? Теперь он жалел только о том, что совещание с гарнизоном «форта Кара-Даг» проводил в кубрике, а не в воде – сколько времени потеряно зря!
Однако блаженство блаженством, а капитана почему-то одолевало явное предчувствие того, что это купание – последнее. Вот именно, последнее. И не только потому, что заканчивается лето, заканчивается «великое одесское стояние». Он предполагал, что дальнейшие события на фронте сложатся так, что об этих освежающих заплывах в прибрежные воды придется забыть.
Впрочем, все, что должно наступить нового в жизни батальона, а значит, и его личной, наступит завтра, а сегодня, повернувшись на спину и почти неподвижно удерживаясь на воде, он с мечтательной тоской смотрел на неожиданно проклюнувшуюся в глубинах августовского неба звезду. Яркую, холодную и неописуемо одинокую. Это была тоска оказавшегося за бортом и давно затерявшегося посреди океана моряка, увидевшего сигнальный огонь случайного судна – слишком далекого, чтобы до него можно было доплыть, и слишком желанного, чтобы от него можно было отвести взгляд.
– Что, Косарин, истосковался, сидя на берегу? – спросил комбат, все еще лежа на спине, но понимая, что до берега осталось всего несколько сильных, «весельных» движений рук.
– Так ведь приказано ждать и охранять, – без какой-либо обиды в голосе напомнил ему ординарец, приближаясь к кромке воды с банным солдатским полотенцем. – Вот, жду и охраняю.
В какое-то мгновение комбату показалось, что слова эти были молвлены голосом его прежнего, погибшего несколько дней назад в бою ординарца Михаила Пробнева. Слуховая галлюцинация оказалась настолько выразительной, что, вздрогнув, он резко оглянулся. Да нет, конечно же, чуда не произошло – в нескольких шагах от него переминался с ноги на ногу краснофлотец Косарин.
– Искупнись, пока я буду приводить себя в порядок, – неожиданно проникся сочувствием к нему Гродов.
Странное дело: в поведении Косарина, в голосе и даже в способе мышления вдруг