есть твоя мать. Если ты вдруг забыла.
– На память не жалуюсь, – степенно ответила я.
– Не жалуешься. Ты – нос морщишь, – улыбнулась Инэс и, раскрыв объятия, поманила меня к себе.
Я прижалась к ней и закрыла глаза, нежась в её руках. Получая порцию ласки за всю эту безумную неделю разом. Мы ведь, и правда, уже несколько дней толком не виделись.
– Неискоренимая у тебя нелюбовь к слову «мать»… – целуя меня в щеку, грустно добавила она.
И это была истинная правда. Как только она меня не уговаривала, чего только не делала. Даже к модным нынче в столице врачевателям душ меня водила, бестолку.
Я была обычным ребенком и лет до семи, как все нормальные дети, звала Инэс … мамой – я поморщилась, даже в мыслях назвать её так мне удавалось с трудом. Ничто, так сказать, не предвещало … пока в один из вечеров на пороге нашей квартиры не появился очередной её воздыхатель. Воздыхателя-то я выгнала, он газету у нас в прихожей выронил, а Инэс взяла её в руки и стала белой, как сваленные стопкой в коридоре еще чистые холсты.
«Мама…» – прошептала она и впервые на моей памяти заплакала. Моей сильной, смелой, самой любимой на свете маме было больно, и я ничего, ничего не могла сделать, чтобы ей помочь.
На первой полосе с прискорбием сообщалось, что лэрд Эдуардо Гонсалез в свои неполные пятьдесят стал вдовцом. Лэри Селеста Гонсалез умерла, упав с лестницы в собственном доме, так ни разу и не увидев родную внучку. А ведь если бы не её помощь, никакой внучки бы не было. Мать и дочь рискнули всем, чтобы я появилась на свет. Урожденная лэри жила как простая лея, считая каждый медяк, а её мать, моя бабушка, приняла на себя гнев жестокого супруга.
Лэри упала с лестницы… а лэрд Гонсалез женился второй раз и … признал наследником сына молодой супруги, просто копии приёмного отца. Вот ведь совпадение!
Ну и всё… как отрезало… с тех самых пор я и зову Инэс только по имени.
«Детская травма, гипертрофированная привязанность к матери, обернувшаяся в навязчивое состояние не просто не быть обузой, а стать опорой. И ребенок таким образом запретил себе ребенком быть», – так в один голос утверждали доктора.
– У меня … как это … психоневротическое расстройство, – пробормотала я, всё-таки вспомнив свой замудрёный диагноз, и носом зарылась в её пахнущие красками, кофе и ванилью волосы – самый лучший запах на всем белом свете. – Я у тебя немного … не того.
– Того, не того, это, знаешь ли, вопрос относительный. Главное, что ты у меня есть, – с улыбкой в голосе ответила Инэс и, нежно погладив меня по голове, повторила излюбленное: – Ну Инэс, так Инэс… не самое страшное, что может быть в жизни. Правда же, мой пумпончик? Пошли кофе пить?
– Пошли, – сладко зевнула я.
– Нет, иди-ка ты спать, – покачала она головой, а у меня даже челюсть заныла от очередного зевка.
Инэс рассмеялась и, подхватив меня под руку, проводила до спальни. Я привычно встала у зеркала и пока расстегивала оставшиеся на лифе пуговицы, она аккуратно достала из моих волос, удерживающие их заколки. Я тряхнула головой, глядя на неё в отражение.