она перескочила уровень заурядной красоты: в ее овальном и полупрозрачном, как пустая яичная скорлупа, личике проступило нечто небесное. То, что напомнило вдруг Глебову его Таю, когда он ездил свататься к ней в родную Кострому, – хотя Таисия отродясь не была брюнеткой… Невинность это была, вот что, невинность нетронутой девушки! Однако невинность спорная, вступающая в противоречие с пикантной горбинкой носа и со скрытой порочностью рта – верхняя губа узкая, нижняя выдается вперед в смутной полуулыбке. Высокий, выпуклый, как купол средневекового собора, лоб, прямой пробор… Да, это вам не пластмассовая Барби – поточное производство! Это произведение искусства, китайская, будь она неладна, шелкография… В мгновение ока Глебов оценил мастерство покойного пластического хирурга и прихотливость отношений с живописью, которую убитый так ценил. В мгновение ока успел Георгий Яковлевич восхититься созданием великановского резца-скальпеля – и отвергнуть свое восхищение.
Если на женщину тянет любоваться издали, рассматривать с выгодной точки, как музейный шедевр, а коснуться ее не хочется – что-то здесь не в порядке. Что-то перемудрил покойный Анатолий Валентинович, трудно пожелать ему царствия небесного – человеку, который пожелал жить в такой квартире и иметь такую жену.
Но, возможно, пластический хирург был здесь абсолютно ни при чем, а холод, наполнявший комнату и не позволявший зародиться типично мужским мыслям в отношении красавицы вдовы, являлся изначальной принадлежностью Ксении Михайловны, дочери своего высокопоставленного батюшки, а следовательно, неприступной, по определению, недотроги.
– Присаживайтесь. – Без упоминания имени-отчества (зачем царице помнить имена холопов) Ксения Михайловна указала на шаткий с виду, поставленный возле своего ложа стул. Глебов присел, почувствовав облегчение – рядом с вдовой, на ложе, он долго не вынес бы. Стул, хотя и дизайнерской выпендрежной конструкции, оказался вполне крепким, и Георгий Яковлевич слегка расслабился. Исключительно физически. Но не морально.
– Ксения Михайловна, – отпугивающим басом проклокотал Глебов; прочистил горло, откашлявшись, и продолжил нормальным голосом: – Ксения Михайловна, приношу вам свои соболезнования…
Движение черно-белой офраченной ручки дало понять, что ритуал соболезнований можно опустить. Двигались только руки, лицо оставалось нетревожимо-гладким. Ни морщинки, ни слезинки, ни бессонной тени под глазами. Не поймешь, о чем свидетельствует это бесстрастие: то ли об отсутствии горя, то ли, наоборот, о горе до такой степени сокрушительном, что страшно дать ему вырваться вовне. Вырвавшись, оно толкнет на самоубийство или другой безумный поступок.
– Вы – следователь? Вы пришли задавать вопросы. Задавайте.
– Ксения Михайловна, вашему мужу кто-нибудь угрожал?
– У пластических хирургов неблагодарная работа – всегда найдутся недовольные результатами операции. Знаете, психически