на него, пытаясь понять, к чему этот спектакль. Видят боги, Патрику подобные выступления удавались лучше… Но Тьеро не отступил, даже увидев смятение и неприязнь в глазах принцессы. Только сильнее сжал пальцы на грифе своей красивой лютни и заговорил так быстро, словно был уверен – его сейчас просто оттолкнут и пройдут мимо:
– Я знаю, что немил вам. Но, пожалуйста, скажите отчего? Прошу вас, позвольте мне искупить мою вину, в чем бы она ни крылась! – Он был такой нелепый… напомаженные волосы, модный зеленый дублет, лакированные туфельки… Слишком ухоженный, слишком любезный. Ну как объяснить этому соловью, что он всем хорош, только не для нее.
– Довольно, – Элея тряхнула ладонью, веля менестрелю подняться. С досадой посмотрела, как он медленно, пряча полные отчаяния глаза, встает с колен и вдруг поперхнулась заготовленной колкостью. Вдруг увидела себя со стороны – жестокую, бессердечную, ледяную статую в человеческом облике.
«Когда я стала такой? Когда я перестала видеть чужую боль, заблудившись в своей собственной?»
Она протянула руку и взяла менестреля за плечо.
– Тьеро… – Парень вздрогнул, впервые услышав из ее уст свое имя. – Ты прекрасный музыкант. Я никогда не слышала, чтобы на лютне играли так… так виртуозно. И поешь ты замечательно. Просто… я не люблю музыки. – Это была ложь, но она слетела с языка почти без труда. – Раньше любила, а потом… Потом много всего случилось. Ты и сам знаешь. С тех пор мне милей тишина. И одиночество.
Последнее было правдой. И проверкой для этого человека. Элея должна была понять, насколько он в самом деле может быть верным, насколько способен молчать об услышанном.
Менестрель вздохнул. Конечно, что еще ему оставалось.
– Ваше Высочество… – он замялся. – А правда, что вы покидаете Брингалин?
Элея усмехнулась. Этот замок, как и любой другой, полнили слухи.
– Правда, Тьеро.
И, улыбнувшись ему, направилась прямиком к отцу, чтобы узнать, как продвигаются сборы.
Она и сама не смогла бы точно объяснить, почему ей было так важно оказаться на этом корабле, уплывающем на поиски надежды. Сказать по чести, Элея устала… Устала от бесконечного ожидания: нет ничего хуже, чем события, слова и мысли, которые повторяются изо дня в день. Ей хотелось сбежать, просто сбежать от всего. От негодующего расстроенного отца, от обманувшей ее наставницы и даже от Патрика, существующего в своем бесконечном нигде. Но главным образом – от необходимости каждый день смотреть на море и искать у горизонта парус. И не видеть ничего, кроме этого сулящего надежду паруса, который долгое время будет существовать лишь в воображении…
Элея точно знала: для нее нет ничего хуже, чем еще несколько месяцев ожидания. Именно это она и предъявила отцу как главный аргумент. «Я не желаю и в самом деле лишиться рассудка, – сказала она. – А это непременно произойдет, если я и дальше буду сидеть и ждать! Мне нужно покинуть Острова, узнать другую жизнь. Отец, ну что я видела,