Профессия: репортерка. «Десять дней в сумасшедшем доме» и другие статьи основоположницы расследовательской журналистики
место за столом.
– Не знаю. Вам придется взглянуть самому, – ответила она, обратившись к нему по его христианскому имени, которое я забыла. Он повернулся и, также назвав ее по имени, данному при крещении, сказал:
– Вы становитесь слишком дерзкой! – и они оба рассмеялись.
Затем я сообщила санитарке свой вес – 112 фунтов[7] – а она передала его доктору.
– В котором часу вы будете ужинать? – спросил он, и она ответила. Он уделял санитарке больше внимания, чем мне, и задавал ей по шесть вопросов на каждый обращенный ко мне. Затем он вписал мой приговор в лежавшую перед ним книгу. Я сказала:
– Я не больна и не хочу здесь оставаться. Никто не имеет права вот так меня запирать.
Он не обратил на мое замечание никакого внимания и, завершив свои записи, как и разговор с сестрой, сказал, что этого достаточно, и я вернулась в приемную к своим спутницам.
– Вы играете на фортепиано? – спросили они.
– Да, с детства, – ответила я.
Тогда они настояли, чтобы я поиграла, и усадили меня на деревянный стул перед ветхим инструментом. Я взяла несколько нот, и меня передернуло от его нестройного звучания.
– Какой ужас, – воскликнула я, поворачиваясь к санитарке мисс Маккартен, стоявшей подле меня. – Я в жизни не прикасалась к более расстроенному фортепиано.
– Вот жалость-то, – сказала она ядовито. – Придется нам заказать фортепиано специально для вас.
Я принялась играть вариацию на мелодию «Дом, милый дом»[8]. Разговоры смолкли, все пациентки сидели тихо, пока мои холодные пальцы медленно и скованно двигались по клавишам. Я закончила кое-как и ответила отказом на все просьбы поиграть еще. Не видя другого свободного места, я по-прежнему сидела на стуле перед фортепиано, оценивая окружающую обстановку.
Я находилась в длинной голой комнате с голыми желтыми скамьями вдоль стен. Эти скамейки, совершенно ровные и столь же неудобные, вмещали по пять человек, хотя почти на каждой теснилось по шестеро. Зарешеченные окна в пяти футах[9] над полом глядели на двустворчатую дверь, ведущую в коридор. Белые стены несколько разнообразили три литографии: на одной был изображен Фриц Эммет[10], на двух других – исполнители негритянских песен с зачерненными лицами. В центре комнаты стоял большой стол, покрытый белой скатертью, вокруг него сидели санитарки. Все было безупречно чистым, и я подумала: как прилежно, должно быть, работают санитарки, чтобы поддерживать такой порядок. Как же я смеялась несколько дней спустя над собственной глупостью: как я только могла подумать, что это работа санитарок! Поняв, что я больше не буду играть, мисс Маккартен подошла ко мне, грубо сказала:
– Убирайтесь отсюда, – и с грохотом захлопнула фортепиано.
– Браун, подите сюда, – последовал новый приказ от грубой краснолицей женщины за столом. – Что на вас надето?
– Моя одежда, – ответила я.
Она подняла мое платье и юбки и записала пару ботинок, пару чулок, одно суконное платье, соломенную шляпу и так далее.
Глава X. Мой первый ужин
Когда