из самых крутых мест того времени. Такие места начали строить в 1870-е годы, когда лошади и коляски доставляли гостей с вокзала в отели. Не хватало только музыкантов, чтобы играть музыку и развлекать гостей, – пожалуй, именно поэтому братья Талларико и купили там землю.
Во время сухого закона люди ездили на поезде из Нью-Йорка в Санапи, а бухло привозили из Канады. Кто-то пил, а кто-то – нет. Может, они приезжали на выходные, чтобы смотреть, как падают листья, но что-то мне подсказывает, что они садились на поезд, чтобы отдохнуть от всего – покататься на лошадиных повозках, остановиться в большом отеле, поплавать на старых пароходах. Те, что сейчас стоят в бухте Санапи, – копии тех, что были сто лет назад. Очень странные. В пятнадцати километрах по главной дороге был Нью-Лондон, тот самый Пэйтон Плейс, где, как ни странно, родился Том Хэмилтон. Но опять же сейчас я не вижу в этом ничего удивительного.
По воскресеньям папа давал концерты в Троу-Рико. Люди со всей округи собирались, чтобы его послушать, а бабушка, мама и сестра иногда играли дуэтом. Во всех семьях, которые к нам приезжали, были дети, и тетя Филлис кричала: «Давай, Стивен, устроим для них шоу!» Внизу, рядом с фортепианной комнатой, была игровая: пинг-понг, музыкальный автомат, бар и, конечно же, дартс. В углу комнаты висел большой занавес, служивший сценой, на которой тетя Филлис учила всех детей песням навроде «Джон Джейкоб Джинглхаймер Шмидт» и «Дыра в ведре». Я показывал пантомиму под песню Animal Crackers, звучавшую со старой граммофонной пластинки. Это были вечера в стиле лагерного водевиля. Под конец мы вешали белую простыню перед столом, сделанным из двух строительных козел и доски. Кого-то из зрителей звали, чтобы он ложился на доску, а сзади гигантская лампа отбрасывала тени на простыню. Мой дядя Эрни делал операцию лежащему человеку, делая вид, что распиливает его пополам, а потом вытаскивал ребенка – все это было для зрителей достаточно жутко и весело. Все, конечно, делалось с насмешкой, но это, безусловно, было началом моей карьеры.
За год мы делали где-то сто пятьдесят таких шоу. Я был тем еще актеришкой. Занимался тем, что было мило только для детей, – особенно для восторженных родственников. Это было похоже на фильм Микки Руни. Я даже выучил слова песни «Кемо-Кимо».
Кемо-Кимо, вот, смотри
Ма-хи, ма-хо, ма-румо стика пампаника
Суп бам, полли митчи камию
Я тебя люблю
А потом я добавлял что-то типа «Стика стика стамбо, но со рамбо, посмотри сюда, тама рама ра». И что это была за чертовщина? Начало моей любви к настоящей музыке и чокнутым словам.
До того как я занялся домашними делами в Троу-Рико, до того как я открыл для себя девушек, травку и игру в группах, у меня была отличная жизнь в лесу с моей рогаткой и игрушечным пистолетом. Как только мы туда приезжали, я убегал в леса и поля. И не возвращался до самого ужина. Я был парнем гор, босым и диким. Гулял по лесу, смотрел на деревья, на птиц, на белок – это был мой личный рай. Я привязывал палку к веревке и вешал качели на любую