или, скорее, почувствовал, что пробил решающий час.
Вскочил с постели, поспешно оделся, бросился к Таврическому дворцу в пяти минутах ходьбы от дома.
В первый момент все мысли сосредоточились на необходимости продолжить работу Думы и установить контакт между нею, народом и армией.
Уже не припомню, то ли своей жене поручил позвонить одному из моих друзей, Соколову, жившему рядом с казармами, то ли кому-то другому, встреченному по дороге, но я сделал все возможное, чтобы связаться с Волынским полком, восставшим явно без всякой определенной цели. Я старался выкинуть из головы мысль о полке, собравшемся перед Думой вместе с толпами прочих бунтовщиков. Позже Милюков рассказывал, что, проходя мимо казарм около девяти утра, видел, как некоторые наши политические друзья уговаривали солдат идти следом за нами к Думе.
Все давно было готово к последнему удару, но, как почти всегда случается, никто в точности не ожидал произошедшего утром 12 марта. Мог ли сам я, к примеру, предвидеть, спешно покидая квартиру, что вернусь сюда уже в совершенно иной ситуации? Можно ли было представить, что я выхожу из подъезда отнюдь не на два-три часа?
Незадолго до половины девятого я вошел в маленькую боковую дверь (библиотечный подъезд) Таврического дворца, где заседала Дума, и закружился в водовороте на восемь месяцев. В тот момент я очутился в центре как ошеломляющих, так жутких и важных событий; в самом сердце бури, которая в конце концов меня забросила в далекое изгнание.
Рассказывая о событиях незабвенного дня, когда Россия стояла на перекрестье двух судьбоносных дорог, я вновь чувствую разрывающую сердце тревогу. Казалось, каждый шаг к Думе приближал меня к трепещущим силам зарождающейся новой жизни, и, хотя старик швейцар привычным жестом распахнул передо мной дворцовую дверь, я подумал тогда, что он навсегда преградил мне обратный путь к прежней России, где в то самое утро занималась заря прекрасных и ужасных мартовских дней.
Дверь закрылась за мною. Я сбросил пальто. Больше для меня не было ни дня, ни ночи, ни утра, ни вечера. Только по приливу и отливу от ворот Таврического дворца вновь и вновь накатывавшихся потоков людских толп мы догадывались о наступлении ночи или дня. Пять дней подряд мы практически ничего не ели и не смыкали глаз. Однако сохраняли необычайную ясность мысли, способность все видеть и понимать с молниеносной быстротой. Ничто от нас не ускользало, ничто не сбивало ход наших мыслей, не меняло логично составленных представлений. Впоследствии, оглядываясь на то время с дистанции, трудно было поверить, что наши на первый взгляд беспорядочные действия и события уместились в четыре дня, а наша думская фракция, совсем без еды и без сна, справилась с поистине ошеломляюще сложным делом.
Это было необычное время, время великих надежд, великой отваги, великих страданий. Беспрецедентное время в анналах истории. Для нас уже не существовало повседневных забот, партийных интересов. Нас объединяла одна забота, одно опасение, одна цель, вдохновляла одна мысль – мысль о России!