признали.
Двери здесь не запираются. Стучу – никто не отвечает. Вхожу, стою посреди кухни. Никого, ну и положение! И тут в кухню выходит здоровенный парень, под потолок, и спрашивает:
– Вам КОГО?
– Софрона Петровича.
– Софрон Петрович, к тебе женщина!
Женский голос отзывается:
– Женщина? Ну, ты растешь в моих глазах,
– Я не по этой части! – кричу я из кухни, и они появляются в дверях одновременно, Софрон Петрович, молодой смуглый парень, черные волосы с проседью, и его жена – совсем девочка на вид, смеющиеся глаза, волосы длинные, лёгкое платье среди зимы.
Мы сидим за столом, меня кормят и расспрашивают, но я только машу рукой – что я, у меня всё обычно, вы о себе расскажите.
Приехали из Молдавии с одним сыном, он в школе учится. А второй родился здесь уже. Вот мы какие, смотрите – улыбается, видит, что человек хороший, никакого зла от него не будет, вот и улыбается! Вот мы какие черноглазые, в папу, и волосики уже большие…
Малыш смотрел на меня и улыбался – все вокруг улыбались, ласковый голос звучал, и крепкие отцовские руки держали его высоко-высоко. И он улыбался спокойно и счастливо.
А потом как-то незаметно мы снова начинаем говорить о главном – о стройке, о мостах, о том, ради чего приехали сюда эти люди из родной теплой Молдавии.
Софрон Петрович показывает альбом с чертежами:
– Смотрите – гриф на документации моста – «хранить вечно». Вечно хранить! Потому, что мост должен стоять всегда.
Какие это прекрасные слова – хранить вечно! И я думаю о своей работе, о своем месте в жизни. Невольно думается, когда сталкиваешься с чем-то вечным, выходящим далеко за привычные временные рамки.
И Михаил – так звали парня, что встретил меня на кухне, будто подслушал мои мысли.
– Вы, конечно, пишите, что хотите, вы можете писать, что угодно, a мы здесь работаем! Без дураков. Мы вкалываем. Вы знаете, что такое работать с железом на морозе?
Представляю, как трудно работать на морозе с железом.
Я так ему и сказала, что представляю. Он посмотрел как-то искоса нa мои руки, и мне захотелось спрятать их – рядом с его кулачищами они выглядели, мягко говоря, несерьезно.
– Вы, конечно, можете писать что угодно, у нас тут было-перебыло, и писатели, и журналисты, a мы – работаем.
– Да, – сказала я снова, – я вам завидую, у меня такое чувство всё время, – вот в вашей жизни есть БАМ. И у вас это теперь на всю жизнь останется. У меня же ничего такого не было.
– Да, у нас есть БАМ, а что вы напишете, нам всё равно. Хоть бы правду писали.
Я замолчала. На него набросились все – и его жена, удивительно милая и красивая женщина, и Надя, жена Софрона Петровича, и сам он, хозяин дома
– Что ты такое говоришь!
– Постойте. Знаете, Миxaил, если вы уважаете свой труд, надо уважать и чужой тоже. Если бы вы говорили конкретно, мы могли бы с вами поспорить. Вы ошибаетесь, если думаете, что у нас не работа, а так,