называй меня Петунией, – возмутилась я, отчасти потому, что мне не нравилось это имя, а отчасти чтобы проверить, смогу ли разговаривать с бумажкой вместо зуба. – Петуния – это кличка хрюшки.
– Петуния – это цветок, – заметила мама. – И притом красивый.
– Так зовут подружку поросенка Порки.
– Это же просто шутка: красивое имя для хрюшки, понимаешь?
– Шутка должна быть смешной.
– Это смешно. Просто у тебя плохое настроение. Что ты делаешь с этой бумажкой?
– Вставляю себе зубы, – заявила я, пытаясь передвинуть размокший комок.
– И зачем?
Я рассматривала свое и мамино отражения в узком зеркальце, прикрепленном к крышке моего комода. Ответ на мамин вопрос казался очевидным. Ну конечно, Джеймс хочет, чтобы обо мне никто не знал. Кто будет любить девочку с огромной розовой дырой посреди рта? Ни у кого из ребят в читательском клубе нашей школы не было такой. Уж мама-то должна это понимать. Она каждый вечер по полчаса внимательно рассматривала свою кожу в зеркале с увеличением и обильно мазалась жирными кремами «Мэри Кей». Когда я спросила, что она делает, мама сказала: «Улучшаю внешность. Женам еще позволительно себя запустить. А наложницы должны быть бдительны».
Вспоминая этот эпизод сейчас, мне понятно, что она наверняка в тот вечер пила. Хотя сейчас не могу восстановить все предельно точно, но знаю, что где-то за кадром стоял ее бокал вина «Асти Спуманте», золотистого и полного деловитых пузырьков.
– Я улучшаю внешность.
Я надеялась, что она улыбнется.
– У тебя прекрасная внешность, Дана. Тебе пять лет, у тебя замечательная кожа, сияющие глаза и красивые волосы.
– Но нет зубов, – буркнула я.
– Ты еще маленькая. Тебе не нужны зубы.
– Нет, – тихо возразила я. – Нужны.
– Зачем? Грызть вареную кукурузу? Зубы вырастут. Ты еще гору початков успеешь обглодать, честное слово.
– Я хочу быть как та, другая девочка, – призналась я наконец.
Мама лежала на кровати, как богиня на шезлонге, но после моих слов резко подскочила.
– Какая другая девочка?
– Другая дочка Джеймса.
– Можешь называть ее по имени, – произнесла мама.
Я покачала головой.
– Не могу.
– Можешь. Просто скажи и все. Ее зовут Шорисс.
– Не надо! – воскликнула я, испугавшись, что, если назвать сестру по имени, сработает какое-нибудь ужасное колдовство – словно произнести: «Кровавая Мэри» и посмотреть в миску с водой, от чего жидкость станет густой и красной.
Мама поднялась с кровати и опустилась передо мной на колени, чтобы посмотреть прямо в глаза. Потом положила ладони мне на плечи. В ее тяжелых ниспадающих волосах все еще оставался запах сигаретного дыма. Я коснулась их.
– Ее зовут Шорисс, – повторила мама. – Она маленькая девочка, совсем как ты.
– Пожалуйста, не называй больше ее имени, – упрашивала я. – А то случится что-нибудь страшное.
Мама