Москвы, чтобы разыскать те, из которых были похищены давешние мертвецы.
Савелия Галактионовича к тому времени уже не трогали ни запах, ни тягостные зрелища, коих он еще в Ивановском переулке нанюхался и насмотрелся сверх всякой меры, но вот ущерб, нанесенный его самолюбию, виделся ему невосполнимым.
Младший делопроизводитель Савушкин всегда считал себя человеком серьезным да основательным и был абсолютно уверен, что и окружающие воспринимают его ровно так. Исключение, конечно, составляли Анатолий Витальевич, доктор Дягелев и некоторые другие сотрудники сыскного управления, ну, пожалуй, еще хозяйка квартиры, дворник, лавочник и… Впрочем, все эти исключения, думал Савелий Галактионович, только подтверждали правило, которое гласило, что, в целом, кабинетского регистратора Савушкина, несомненно, уважали и к должности его, пусть пока и невеликой, но имеющей неоспоримое общественное значение, относились с должным почтением.
Однако два последних дня вконец подорвали веру Савелия Галактионовича в свою солидность и значимость.
Начать стоило с городового Ромашкина, который управлял выданной Савушкину для ускорения дела казенной коляской и который всем своим видом давал понять, что вовсе не считает Савушкина за старшего. Старый полицейский не называл Савелия Галактионовича иначе, как «сынок» или «твое вашество», а также ни разу не помог младшему делопроизводителю дотащить до казенной коляски неподъемные коробки с журналами и бумагами, которые тот изымал в моргах. Ромашкин только посмеивался в седые усы и говорил: «Эко ж ты, твое вашество, стараешься! Небось, их высокоблагородь-то тебя совсем застращали… Но это правильно, сынок! Оно ж так через ноги и ума, глядишь, наберешься!»
Хуже Ромашкина оказались врачи и санитары в покойницких. Первые на вопросы Савелия Галактионовича не отвечали и вообще делали вид, что младшего делопроизводителя вроде как и вовсе не существует, и что он лишь излишнее приложение к предписанию выдать документы для целей проведения сыскных мероприятий. Санитары же и вовсе вели себя непотребно, улюлюкали над ним и пытались пугать ампутированными конечностями или оторванными головами.
Когда вконец обалдевший и не помнящий себя Савелий Галактионович вернулся в контору, была ночь-полночь. Начался проливной дождь, и Савушкин, выбиваясь из последних сил, таскал из коляски документы, прикрывая их своим пиджаком, в то время как городовой Ромашкин сидел на козлах, торопил его и сердито покрикивал, попрекая, что эдак они запалят лошадь, и что его, Ромашкина, уж давно заждалась его старуха с горячим ужином и стаканчиком вина.
Сам Савелий Галактионович никаких перспектив ужина не имел, впрочем, и с обедом у него в тот день не сложилось.
В конторе к тому времени уже никого не оставалось, кроме дежурного. Он тоже особого интереса к младшему делопроизводителю не проявил, а лишь передал приказ от Анатолия Витальевича во что бы то ни стало в кратчайший срок составить отчет по пропавшим за последнюю неделю покойникам.