что китайский – все равно. Да вот он, не угодно ли взглянуть?
Он порылся уцелевшей рукой в кармане своего грязного мундира и положил перед иезуитом крошечный обрывок пергамента, такой мятый и грязный, что его легко было принять за прошлогодний дубовый листок, перезимовавший под снегом. Святой отец осторожно двумя пальцами взял липкий от грязи лоскуток и поднес его к самым глазам, силясь разобрать написанное.
– «…ократе…», – прочел он вслух и пожал плечами. – Да, богатой добычей это не назовешь. Любопытно, что бы это могло означать? «Ократе»… Это, несомненно, часть какого-то слова, но вот какого именно? Так вы говорите, пергамент лежал в сундуке с золотом?
Калека вдруг рассмеялся, показав редкие гнилые зубы.
– Пустое, святой отец, – сказал он. – Да, там уйма золота, и у вас на одну руку и одну ногу больше, чем у меня. Но золото лежит в подземелье Смоленского кремля, и мне было бы чертовски любопытно узнать, как вы намерены его оттуда добыть.
Отец-иезуит медленно покачал головой, не отрывая глаз от грязного обрывка пергамента, который все еще сжимал между большим и указательным пальцами. Внезапно глаза его расширились, пергамент задрожал, как осиновый листок на ветру.
– Ократе, – повторил он. – Слава Всевышнему! Ну конечно же!
– Я вижу, святой отец, что для вас этот клочок значит намного больше, чем для меня, – с насмешкой заметил калека. – Что ж, возьмите его себе. Мне он все равно не понадобится.
– Благодарю вас, сын мой, – сказал иезуит, живо пряча обрывок пергамента в карман. – Я благодарю вас от лица святой католической церкви. Вы действительно сослужили святому престолу немалую службу – по крайней мере, мне так кажется. Вам удалось принести в этот мир послание, которое, смею надеяться, будет способствовать укреплению истинной веры и посрамлению еретиков.
– Вот как? – равнодушно заметил калека, затягиваясь трубкой. – Ну, тогда я почти святой! Скажите, святой отец, может быть, в связи с этим мне выйдет послабление?..
Он ткнул изгрызенным чубуком трубки в сторону двери, поясняя свою мысль.
Иезуит чопорно поджал губы.
– Церковь уже давно не вмешивается в дела земного суда, – сказал он. – Полагаю, что суд небесный, перед коим вы вскоре предстанете, отнесется к вам со снисхождением. Я обещаю молиться за вас в надежде, что на небесах вы обретете заслуженный покой. Но боюсь, мои молитвы не в силах поколебать решимость французского правосудия.
– Ну так отпустите мне грехи, святой отец, и велите принести еще бутылку этой кислятины! – раздраженно воскликнул калека. – Ах да, вы же не можете, я еще не до конца покаялся… Ну это не займет много времени. Как видите, я выжил и даже сумел вернуться домой, во Францию. Увы, Франция не была мне рада. Вы видите, во что я превратился… Но мне посчастливилось встретить своего приятеля, капрала Армана. Оказалось, что ему повезло больше, чем мне: этот негодяй сдался в плен казакам, невредимым вернулся домой и снова открыл свою мясную лавку. При встрече этот боров