мне больше похожим на хрип, словно в горле моего мужа закончился весь воздух, а затем безжалостно сминавшие мое тело пальцы разжались, а давление на бедра ослабло. Условная свобода, потому что горячий, грубый рот Джеймса еще жег кожу за моим ухом, внизу живота плескалась бурлящая река, кровь токами пульсировала под кожей на сдавленном плече – все так же, как и в его объятиях, только уже в моем воображении.
– Конечно Кристина, – тихо произнес муж мне в спину и неловко пригладил взлохмаченные им же самим пряди волос. – Кто же еще.
Он отступил, и когда я, дрожащая и задыхающаяся, решила оглянуться через собственное влажное и холодное от резко выступившего пота плечо, никого в комнате уже не было, а дверь оставалась закрытой. Я обмякла и согнулась над постелью, комкая приятную плотную ткань юбки в пальцах. Мне требовалось немного времени, всего пара секунд, чтобы прийти в себя и обдумать случившееся.
Даже необъяснимая ярость Джеймса, даже его грубое «дрянь», обращенное ко мне, не царапнули так, как чужое, незнакомое моему уху имя. Вкупе с четырехгодичным провалом в памяти это могло бы заставить кого угодно на моем месте вновь покрыться мурашками, задуматься о паранормальных вещах навроде того, что я проснулась в чужом теле, если бы совершенно точно, прихорашиваясь перед зеркалом с утра, я не видела собственное лицо, а принимая душ, не узнавала свои руки и ноги, живот и грудь. У меня имелась вполне узнаваемая родинка на бедре, и еще с детских лет оставался шрамик на предплечье. Но когда два разных человека вскользь называют тебя иначе, чем ты привыкла, это заставляет задуматься волей-неволей. Двадцатилетняя Кристина, куда же ты привела нынешнюю меня?!
Успокоившись, я втиснулась в юбку, накинула на голое тело блузку и повязала перед зеркалом бант. Ощущение красивой, качественно скроенной и сшитой одежды, которая удобно легла по фигуре, было, конечно, непередаваемо приятным, но после атаки Джеймса соски бессовестно пронзали тонкую шелковую ткань, и потому хотелось постоянно держать руки скрещенными на груди. Но вместо этого я подошла к двери, распахнула ее и предстала в таком виде перед мужем, дожидавшемся в коридоре.
– Я готова.
Он смерил меня взглядом с головы до ног, а затем молча отвернулся. Я всунула ноги в туфли, стоявшие тут же, в уголке возле тумбочки. Эти туфли, в отличие от прочих вещей, Джеймс не забирал, и они остались со мной после катастрофы. Я умышленно выбрала глобальное слово «катастрофа», а не более простое «авария», чтобы обозначать то, что разорвало мою жизнь на две неравные части, и решила пользоваться им и впредь – это позволяло мне чувствовать себя героиней непростых событий, а не жертвой.
Туфли на длинной тонкой шпильке, с округлым носом на небольшой платформе и украшенной металлическими шипами пяткой, не очень подходили к моему нынешнему костюму и несли на себе печать той самой катастрофы. Некоторые из шипов помялись, а сбоку по всей длине правой туфли проходила длинная глубокая борозда, взлохматившая тонкую кожу. Но их принесла