ской системе Ridero
за полночь
Уже далеко за полночь,
а ты всё сидишь
в своём старом, точно параличном кресле.
Слева – пустая тёмная квартира,
справа сквозь оконное стекло – звёздное тёмное небо.
Впереди на столе компьютер,
который льёт хорошо известный тебе
неброский детективный фильм.
В мыслях ты уже клянёшь себя
за то, что не лёг вовремя спать,
и снова бессонная ночь проходит
пусто и бездарно.
Лишь иногда в голове,
в глубине, где-то там,
на периферии полузабытого, проходят
остатки дневных мыслей, отщёлкиваясь,
точно тёмные костяшки древних счёт…
И ты под воздействием этих мыслей
пересаживаешься из кресла на стул, стоящий у стола,
и уже в тысячный раз просматриваешь
какие-нибудь свои стихотворные строчки.
Следом незримо тянутся к тебе твои другие стихи,
желая получить толику внимания,
точно прирученные тобой
в разное время рыбы.
В тысячный раз снова
окидываешь их
заботливым внимательным взглядом
и, найдя своих «рыб» в порядке,
по привычке тянешься к черновикам прозы.
И «проза» неслышимо шелестит сухой чешуей букв,
шероховатыми телами электронных страниц,
ничуть тебя не интересуя.
Неспешно листаешь
эти страницы,
и это твоё письмо кажется тебе уже
не в первый раз давним чемоданом без ручки.
Между тем, в фильме герой детектива
уже почти победил своих врагов.
А у тебя внутри вдруг проявляется
что-то подобное
невидимому свету.
Слова и предложения
точно бы
по чьему-то знаку преображаются,
и появляется что-то новое. Буквы,
растворившись, переломившись призмой сознания,
под быстрый стук клавишей компьютера,
вновь ложатся на свежую цифровую бумагу.
Почти без помарок…
К утру, уставший, ты вдруг понимаешь —
что эта ночь всё же не стала
для тебя
бесполезной…
p. s.
Хотелось бы дожить
до того времени,
когда смогу где-нибудь среди своих сочинений
коротко упомянуть о том, что вначале
свои рассказы пишешь, точно писаешь в темноте
неизвестно куда, короткой плотной струёй.
На ощупь: энергично и дерзко,
полагаясь только на свой слух и свою веру,
пока вдруг не понимаешь, что ты это делал
именно так и туда. Куда и как надо.
При этом не пострадали ни Эдгар Алан По,
ни Рюноскэ Акутагава, ни Лев Николаевич Толстой,..
Могу вполне предположить, что вначале
своей писательской карьеры
примерно так же делали:
Антоша Чехонте, Амброз Бирс,
Исаак Бабель…
лето
Лето.
Тепла не было и нет…
Снятся ушедшие близкие.
В памяти уже их совсем немало.
Говорят, улыбаются… Как
при своей жизни…
Когда проснусь…
Опять один.
Точно, без них где-то вдали остался…
Только их лица по-прежнему
во мне сияют…
Вокруг – день.
Крепкие мухи.
Чёрные. Большие. Капризные…
Жужжат, пикируют… точно
дроны…
Побреюсь,
надену тёмные очки,
кепочку, как у Мао Цзэ Дуна…
Стану точным воплощением
Мао.
Неспешно выйду.
На улице льёт крупный дождь…
Широкие струи воды торопятся,
собираются в лужи, шумят по
асфальту…
Зонты.
Куртки. Капюшоны…
Но я уже давно не сахарный…
Так дойду.
Сигаретки:
крепкие,