недовольно произнес Леонид Иосифович, который до этого смеялся вместе со студентами. Он любил непосредственного и чуть не от мира сего Григорьева. – Григорьев, да что такое?
А Сережа на самом деле сломал руку. Неловко упал и собственной тяжестью сломал себе кость в предплечье. Про меня и моего хомяка, понятно, все уже забыли, я и сама забыла, так была поражена этим происшествием.
Позже на экзамене я показала свой этюд, искала хомячка, как мне велели мастера, искала без вдохновения – а что его искать? Захочет есть, сам вылезет.
Леонид Иосифович удовлетворенно похлопал себя по животу и сказал:
– А она не ищет ничего! Вы же видите! Двойка, Кудряшова.
Двойку мне, разумеется, не поставили. Осовицкая меня любила, не говоря уже о Волобуеве.
А сейчас, на этой сессии, все зависело от моей работы с Чукачиным. Мне было страшновато. Мы уже успели узнать, какой крутой нрав у нашего худрука. На первой летней сессии Осовицкая отчислила трех студентов. Одного – за прогулы, другого – красивого, высокого Леву – за хамство, третью – тоже красивую, музыкальную, пластичную Нину, чем-то похожую на меня, но только моложе, – за то, что репетировала одно, а на экзамене показала другое.
– Профнепригодна, – бросила Осовицкая. И всё, даже разговаривать не стала.
«Профнепригодность» – это приговор. Плохой характер – это тоже непригодность. Недисциплинированность, вредные привычки – профнепригодность. Я понимала, что меня сейчас очень легко могут отчислить. У меня характер хороший, и дисциплина тоже, но роль не получается никак. Я не могу ощутить себя королевой Англии. Старой – в сравнении со мной, властной, велеречивой, неприступной, несгибаемой. Не понимаю, не могу, не знаю, как это играть, о чем, зачем.
…Я зашла обратно в аудиторию.
– Выучила? – спросил Чукачин. – Вставай в центр. Читай монолог.
– Но сцена не с монолога начинается…
– Читай монолог! – закричал Леонид Иосифович. – Кто ставит отрывок? Ты или я?
– Вы.
Я начала читать, запнулась, потеряла мысль.
– Так, все ясно! – махнул рукой Чукачин. – Слушай, Кудряшова, а что тебе переводчицей не работалось, а? Ну не актриса ты, понимаешь? Не актриса!
– Я в театре работала…
– В каком? В каком театре ты работала? Молчала бы уж лучше… Расплодилось этих студий, что поганок, по всей Москве… Так, остальные, вышли тоже и играют! Играют, я говорю, уже, а не в развалочку идут! Слева двое – сядьте, не маячьте!.. Начинай, Кудряшова! Выходи!
Я вышла на площадку, встала, под взглядом Чукачина мне было не очень приятно.
– Ты видишь, где середина?
– Вижу.
– А что ж встала сбоку, как украла?! Ты – королева Англии. Ты пьесу читала?
– Читала.
– Вот вставай, как королева. С руками что у тебя? Где у тебя руки?
– Вот, – я показала обе руки Чукачину.
– Так сделай что-нибудь с ними! Что они у тебя как неживые!
Я подумала и убрала руки за спину.
– Кудряшова!