молча дал ему перочинный ножик. Он заметил, что слова Ленина записывают многие. Сегодня вечером, еще до выхода газет, еще до завтрашнего утра, Москва узнает, о чем говорил Ленин в своем отчете съезду Советов.
– Мы идем на самые большие уступки и жертвы, но не на всякие, но не на бесконечные, – пусть те, немногие, к счастью, представители военных партий и завоевательных клик Финляндии, Польши и Румынии, которые с этим играют, пусть они это себе хорошенечко заметят… есть предел, дальше которого идти нельзя. Мы не допустим издевательства над мирными договорами, не допустим попыток нарушать нашу мирную работу. Мы не допустим этого ни в коем случае и станем, как один человек, чтобы отстоять свое существование…
Тут все загрохотало: сверху из лож до оркестра и президиума прокатился гром, люди оглушительно хлопали. Только в одной ложе три господина в черных костюмах и белоснежных твердых воротничках не аплодировали. Один из них, сидевший впереди, достал платок и вытер лоб, хотя в зале было прохладно, со стены веяло холодом, театр плохо отапливался – берегли топливо.
Возвращая перочинный ножик владельцу, Артузов сказал, кивнув на ложу:
– Эстонской миссии не очень нравится…
И снова повернулся к сцене. Отчет Совета Народных Комиссаров и Центрального Исполнительного Комитета Советов шел к концу. Он охватил всю жизнь Советской республики: обрушившийся на страну голод, разрушенную войной промышленность, подорванное народное хозяйство, новую экономическую политику.
– Новое общество, которое основано будет на союзе рабочих и крестьян, неминуемо…
И кончил Ленин, как всегда, просто, с неодолимым чувством убеждения и верой в победу.
– Мы эту задачу решим и союз рабочих и крестьян создадим настолько прочным, что никакие силы на земле его не расторгнут.
Долго еще гремели рукоплескания. Артузов спрятал блокнот, исписанный до последнего листка. Человек, одолживший ему перочинный ножик, ждал, когда можно будет двинуться к выходу. Зрительный зал был освещен скудно, и Артузов долго всматривался в его лицо. Затем сказал:
– А ведь мы с вами знакомы… Товарищ Потапов Николай Михайлович?
– Да. Но вас что-то не припомню.
– Мы встречались года три назад у Николая Ильича Подвойского.
– Припоминаю… Но как это вы запомнили даже мое имя и отчество?
– Запомнил. Вы все еще в Главном штабе?
– Да, все там же… А вы, товарищ Артузов? Где вы теперь?
– Это особый разговор. Когда-нибудь расскажу при встрече.
Они уже пробирались в узком проходе к вешалке. Около них Луначарский говорил Чичерину:
– Каков Владимир Ильич! Какая логика! Какой охват эпохи!
Артузов и Потапов добрались до своих шинелей. Артузов до своей, солдатской. Потапов до темно-серой, в прошлом явно генеральской. Он пропустил вперед Чичерина и, улыбаясь, сказал Артузову:
– Не могу привыкнуть к военной форме Георгия Васильевича. Все-таки он очень штатский,