килограмм), вернула книгу на полку и забралась обратно в постель.
Бедный Райан. Он так терпеливо переносил это все. Вечером после моей панической атаки он пришел с работы раньше обычного, набив карманы шоколадками из университетского автомата. Вообще-то мы собирались куда-то с Бьорном и Астрид, но Райан сказал им: мне нездоровится, – а сам сделал хот-доги, и мы тихо-мирно просидели весь вечер у себя за просмотром «Бруклин 9–9». Но мне все равно казалось, что я испытываю судьбу. Ну сколько всего можно навьючить на одного человека? Я не хотела тянуть его вниз, как гиря. Но руки и ноги у меня так отяжелели, а стоило приподняться, сразу же закружилась голова.
Я хорошо знала, что такое тревожность, – жила с ней уже лет пятнадцать. В далекие дни моего раннего пубертата, пришедшегося на эру телефонного Интернета, мне разрешалось провести в сети пятнадцать минут за вечер. Предполагалось, что это мне для домашки, но я, конечно, сразу же выходила в инстант-мессенджер «Майкрософта» и общалась с незнакомцами. Каждый разговор начинался с одного и того же: «В-П-М» – возраст, пол, место. И как-то я разговорилась с flirtyunicorn666 (13 лет, Ж, Питтсбург). В отличие от прочей мелкой сетевой сошки, ей и вправду было что сказать о книгах, фильмах и школьной жизни. Мы договорились о времени, когда сможем пообщаться снова. Она спросила, не хочу ли я увидеть ее фотографию. Конечно, сказала я. Изображение грузилось до того медленно, что все части появлялись по очереди. Лицо. Хвост темно-русых волос, бледная кожа, на зубах скобки. Голые плечи. А потом – две совершенно взрослые сиськи. Я немедля оборвала разговор. И тут же начала паниковать.
Сама-то я теперь с ней ни за что говорить не стану. А вдруг она со мной попытается?
Я увидела чужие сиськи. Получается, я лесбиянка? Извращенка? Но ведь наверняка же нельзя посылать по Интернету такие вещи? Наверняка же кто-то там сидит и проверяет все отправленные файлы? Наверняка же ОНИ узнают, приедут и найдут меня?
Я дышала так часто и глубоко, что начала задыхаться. В глазах потемнело, а в груди словно иголками закололо. Шатаясь, я спустилась вниз.
– Я умираю, – сказала я папе.
Оказалось, это просто паническая атака.
На сцену выходит когнитивно-поведенческая терапия. Выходит лекарство от тревожности, от которого меня тошнило и трясло. Выходит другое лекарство от тревожности, от которого у меня начались приливы. В двадцать с небольшим меня посадили на нечто, называемое избирательным ингибитором обратного захвата серотонина – эсциталопрам, – наконец-то я нашла хоть что-то работающее. И на сцену выходят теории. У мужчин, с которыми я встречалась, всегда возникала тьма-тьмущая идей о моем психическом здоровье, и они охотно делились этими идеями. В качестве первопричины наибольшей популярностью пользовалась потеря матери в раннем детстве.
– Попасть из ситуации полнейшей безопасности в ситуацию утраты – ну конечно, у тебя психика вразнос пошла, – заявил мне один из бывших со всей безапелляционностью человека, который пару часов порылся