фыркнула и, судя по всему, изобразила что-то выразительное на лице, но я этого, разумеется, не разглядел. Зато Фарр увидел и расхохотался еще громче.
– Зря стараешься, – сказал он девке. – Этот все равно не оценит. Ему демоны глаза оттоптали, а потом еще по сердцу прошлись.
Разносчица поправила волосы и промурлыкала кокетливо:
– Ну… на сеновале-то глаза не шибко нужны. И сердце там хорошо лечится.
Вот трепло! Я не выдержал и мысленно шарахнул Фарра миской по голове. Этот удар наследничек точно почувствовал. Не думаю, что ему было больно, но неприятно наверняка.
– Не злись, малыш. Надо же было объяснить этой прекрасной даме, что ей тут ничего не прольется. – Фарр вроде бы говорил с усмешкой, но в голосе его я почему-то слышал грусть. Он положил на стол еще одну монету и сказал девчонке: – Ступай, дорогая. Тебя на кухне заждались.
Когда та ушла, еще раз фыркнув на прощанье, я все же дал волю злости.
– Держал бы ты язык за зубами! Пока я не начал каждому встречному рассказывать всю правду про тебя самого!
Фарр вздохнул.
– Сразу видно, что ты, Заноза, вырос без любящих братьев в семье. Слишком уж обидчивый. Возьми-ка лучше вот это, – он ухватил с доски кусок мяса и сунул мне в руку. – Такой нежной курятины не скоро отведаем. В степях одни бараны в чести, да то, что сам поймаешь. А из нас с тобой охотнички не ахти.
Мясо действительно было сочным и мягким, сразу видно – долго томили в котле, прежде чем подать к столу. Мы как следует воздали ему должное, только время от времени отвлекаясь на другую снедь. Шутка ли: весь день в седле и лишь горсть изюма для отвода голода. Не то чтоб нам по-настоящему следовало спешить, но Фарр всерьез нацелился к вечеру добраться до границы с Тайкурданом. Сказал, мол, завтра хороший день, чтобы войти в Дикие Земли. Может, набрехал, а может, и правда так. Кто его разберет, этого сына степной колдуньи. Он вполне мог знать о мире и его устройстве больше, чем дано другим. Вот только от долгого сидения на лошади у меня болело все, что может болеть ниже пояса.
Никогда не любил ездить верхом.
В детстве отец пытался научить меня этому делу, но я и тогда не испытывал восторга, хотя любимое им гернийское седло было хотя бы с высокой лукой, за которую можно держаться. Фарр же и его родичи предпочитали низкие ровные седла, которые позволяли лучше чувствовать лошадь, но требовали гораздо больше сноровки и усилий от всадника. Разумеется, и мне такое досталось.
Таверна постоялого двора шумела и гудела вокруг нас. Я слышал бряканье посуды, топот ног, разговоры, шепотки. Кто-то даже пытался петь, а в другом углу нестройно брякал тарес. Такие людные места я не любил тоже – из-за обилия звуков, которые сбивали с толку. Впрочем, инжирная медовуха отлично заглушала весь этот гомон. В конце концов, я ведь был тут не один, а Высочество оставался вполне зрячим и еще довольно трезвым, чтобы заметить любую опасность.
После третьей или четвертой кружки я понял, что пора избавиться от выпитого. И встал.
Вернее, попытался.
Пол