её с одного из невидимых крючков и ужом вылезаю наружу сквозь образовавшуюся щель. Свобода!
Однако шуметь не стоит. Брата я, конечно, не разбужу, он, должно быть, не так давно и уснул, но родителям не обязательно сразу знать, что я проснулась: можно спокойно поиграть, прежде чем придут нас будить.
Игрушки все, как их вчера посадили, сидят на деревянных стульчиках за столом: Петрушка – в разноцветном балахоне, он совсем новый, с пластмассовой жёсткой головой, которой он всё время норовит удариться об пол, если его подбрасывать. Прежний мне нравился больше, он весь был тряпочный и мягкий, уютный такой и не дрался. А этот всё время бодается. Вот кукла Наташа, волосы у неё светлые и заплетены в косички как у меня, мама сшила ей платье из лоскутов, и теперь Наташа очень нарядная. Рядом с ней негритёнок Том – это имя из какой-то книжки. Он в ярко-жёлтом, ему идёт всё яркое, и для него сшили необычный костюм из маминой пижамы. Рядом с Томом – пупс Додо, пластмассовый и гладкий, он мне очень нравится, его можно заворачивать в лоскуты и купать, он ещё совсем маленький. Почему его так зовут, я точно не знаю, но все куклы приходят уже со своими именами, так же как и люди. Лишь одной самой красивой кукле я дала имя сама. Её прислали мне из Ленинграда большой посылкой ко дню рождения. Прислала моя двоюродная бабушка Лёля – и кукла тут же стала Лёлей. Она самая большая, умеет закрывать серо-синие глаза и говорить «ма-ма», и потому, наверное, у неё своё отдельное место. Для других кукол мама шьёт наряды, а у Лёли своё бело-голубое платье с бантом, на ножках носочки и баретки, она немка и гордячка, и такая нарядная, что с ней почему-то не хочется играть.
Раз утро, то пора завтракать, и я накрываю для кукол стол к завтраку, достаю кукольную посуду из кукольного буфета – маленькие тарелочки с синей яхтой посередине, чашечки, чайник и молочник. Теперь они могут завтракать, а я порисую. Я не особенно люблю играть с куклами, но мама говорит, что девочка должна играть в дочки-матери и уметь шить куклам одежду, а не гонять по улице, поэтому я с ними играю, но рисовать мне нравится намного больше.
Мне нравится рисовать берёзы, на которых распускаются цветы, – это очень красиво, хотя нравится только мне, да ещё Вовке Сухову. Взрослым совсем не нравится – ни воспитательнице Анне Чеславне, ни моим родителям, а брат говорит, что я художник от слова «худо», потому что рисую то, чего в природе нет. Но я же нарисовала – значит, есть. Мне так хочется быть художником! Я даже книжки раскрашиваю, чтобы они красивее были, а то всё одни буковки. Вчера меня за это отругали, но я же знаю, их больше никто не раскрасит, что ж, им так серыми и оставаться?!
Я неловко дёргаю карандаш, и большущая коробка с разноцветными карандашами с грохотом падает на пол. Брат приоткрывает один глаз, просыпаться ему не хочется, видит меня и опять засыпает. Привлечённый шумом, в комнату заглядывает папа. Наверное, он подумал, что я выпала из кровати. Я сижу на полу на большой плоской подушке, набитой конским волосом и вышитой крестиком. Если смотреть близко-близко, то видно только крестик