удовольствием рассматривая свой документ, увидел, что мои
труды были оценены баллом «хорошо». Не стану описывать свое состояние в тот миг, скажу лишь, что, встретив через пару недель на улице, впервые после службы в армии, свою любимую учительницу Галину Никитичну (она учила меня когда-то украинскому
языку, а после была директором 10-й школы и председателем областного профсоюза
учителей), и рассказывая ей о своих планах получить педагогическое образование, не
удержался и похвастал, что сдал вступительные экзамены на «отлично» и только по
истории, которую принимал какой-то старый алкаш с красным носом, получил
заниженную «четверку».
– Как его фамилия? – поинтересовалась она, и когда я сказал ей, что, кажется, Жеребко… – грустно промолвила: – Так я и знала – это мой муж…
Мне стало ужасно неловко, я принялся, было, извиняться, но что тут поделаешь: настроение и у нее, и у меня было испорчено.
50
Экзаменатор Жеребко, щелкнувший «четверкой» самоуверенного еврея по носу, на
нашем курсе не преподавал, так что его дальнейшая судьба осталась мне неизвестной.
Другое дело преподаватель-кавказец, который принимал экзамен по соседству с нами.
Армянин Авдальян, имени-отчества его, к сожалению, не помню, оказался приятным
душевным человеком. Он читал нам на первом курсе географию, вечно сокрушаясь, что
никак не защитит кандидатскую диссертацию. На оценки он был не скуп, его любили.
Почему я так подробно рассказываю об этом? Потому что эта история имела свое
логическое завершение.
Лет через 25 после описываемых событий прогуливался я как-то по улице
Суворовской со своим приятелем Васей Нагиным, работавшим тогда – с моей подачи -
директором Загоряновской средней школы моего любимого Белозерского района. И вдруг
нам встретился случайно человек, лицо которого показалось мне знакомым.
Пожилой лысеющий мужчина, на голове которого были рассыпаны редкие пряди
вьющихся темных волос, спросил меня:
– Что, не узнаешь, Виталий? Своих педагогов надо помнить…
Мы обнялись с Авдальяном и дальше долго гуляли по Суворовской вместе. Он
рассказал, что давно на пенсии, а после завел старую песню о том, как ему не повезло в
жизни: так и не смог защитить кандидатскую. Меня удивило, что это его до сих пор
волнует, на что он, оправдываясь, стал говорить, что я должен бы его лучше понимать, потому что и мне, наверное, не раз приходилось сталкиваться с подобными
несправедливостями.
– Что вы имеете в виду? – удивился я
– А то, что и тебе, и мне, не давали жить из-за наших национальностей! – горячо
выдохнул он, распространяя вокруг легкий запах спиртного.
– Разве вы еврей? – еще больше удивился я.
– Никакой не еврей, – обиделся на мою непонятливость он, – ты же прекрасно
знаешь, что я армянин.
– Но