Географически эта альтернатива представлена немецкоязычной Европой, романоязычной Южной Европой, постиндустриальной Азией и постсоциалистическими европейскими странами… К последним, несмотря на повышение СКР с 1,30 в 2006 г. до 1,54 в 2009 г., примыкает и Россия» [Клупт, 2012, с. 68].
Представим себе, однако, что статья М. Клупта написана не в 2012 г., а за 25 лет до этого, в 1986 г. Размах вариации коэффициента суммарной рождаемости в Европе намного больше, чем сейчас (не 0,86, а 1,43 – между Италией и Молдавией). Немецкоязычная Европа и романоязычная Южная Европа погрязли в низкой рождаемости, с трудом удерживают свои позиции – примерно на уровне 1,8 – лишь Франция, Швеция и Великобритания. Зато на востоке Европы вырисовывается величественная альтернатива повышения рождаемости до уровня простого воспроизводства и даже выше: Венгрия (1,84), Чехия (1,94), Болгария (2,02), Белоруссия (2,10), Литва (2,12), Украина (2,13), Эстония (2,17), Россия (2,18), Сербия и Черногория (2,19), Словакия (2,20), Латвия (2,21), Польша (2,22), Македония (2,27), Румыния (2,40), Молдавия (2,78).
Почему эта альтернатива не реализовалась? Может быть потому, что, как полагают авторы статьи «Детотрясение», в демографии всегда «надо ожидать неожиданного», динамика рождаемости – это «циклический процесс», наблюдаются «сильные колебания рождаемости», «складываются самоподдерживающиеся циклы подъема и спада рождаемости» и т. п.? Но если это так, то каковы основания каждый цикл подъема или спада рассматривать на появление альтернативной тенденции?
Впрочем, может быть, дело вовсе не в цикличности рождаемости или в нежелании ее замечать, придавая каждому циклу значение нового эпохального поворота, а в том, что все упомянутые авторы, включая и М. Клупта, используют неадекватные измерители рождаемости, а потому и неверно судят о ее реальных тенденциях?
А был ли мальчик?
Авторы письма в «Nature» были не единственными представителями демографического сообщества, обратившими внимание на подъем коэффициента суммарной рождаемости во многих развитых странах и попытавшимися понять природу этого феномена. В частности, почти одновременно с публикацией в «Nature» появилась статья, озаглавленная «Конец сверхнизкой рождаемости?» [Goldstein et al., 2009], в которой рост показателя в нулевые годы объясняется совершенно иначе. Авторы статьи рассматривают возможное влияние на падение рождаемости в 1990‑е годы и ее последующий рост экономических, социальных и политических факторов, но главное объяснение находят в факторе собственно демографическом. Они приходят к выводу, что как сильное падение коэффициента суммарной рождаемости в 1990‑е годы, так и его последующий рост в первом десятилетии нынешнего века следует рассматривать как временные эффекты повсеместного сдвига к более позднему материнству, по мере завершения которого рост показателя будет сходить на нет, т. е., по сути, говорят о том, что за изменениями статистического показателя совсем не обязательно стоят изменения уровня рождаемости.
В том же