и письменами аршакидских монет (династия Аршакидов, как известно, правила в Иране с III века до н. э до III века н. э.). С тех пор экспедициями, работавшими в Китайском Туркестане и в пограничных с ним местностях собственно Китая, были найдены документы на восточноиранском языке, который обыкновенно называют согдийским (Согд – название местности по реке Зеравшан, где находятся города Самарканд и Бухара); эти документы относятся к I веку н. э.16 Более всего занимавшийся памятниками согдийского языка иранист Готьо17 считал возможным производить енисейско-орхонский алфавит от согдийского, но доказывал, что енисейско-орхонские буквы должны восходить к более древней форме согдийского алфавита, чем та, которая сохранилась в древнейших согдийских документах, то есть в документах I века; между тем открытые до сих пор тюркские надписи относятся к эпохе не ранее VII века. Едва ли поэтому удастся научно установить происхождение древнейшего тюркского алфавита и процесс его постепенного видоизменения, пока не будут найдены какие‐нибудь тюркские надписи, которые бы стояли ближе по времени к своему согдийскому образцу.
Тюрки, по‐видимому, не только заимствовали готовый алфавит, но прибавили к нему некоторые новые знаки. Сверх того, алфавит был приспособлен тюрками к фонетическим особенностям своего языка, особенно к закону звуковой гармонии; вследствие этого самый старый из тюркских алфавитов в то же время должен быть признан самым совершенным из алфавитов, когда‐либо употреблявшихся тюрками. Можно думать, что этим алфавитом писали много и помимо надписей; в надписях, составленных от имени хана одним из членов ханского рода, орфография старого выдержана, более строго, чем в надписи, принадлежащей тюркскому государственному деятелю Тоньюкуку18, сподвижнику и министру трех ханов. Слог и выражения надписей заставляют полагать, что состояние культуры народа было не так низко, как можно было бы ожидать по обстановке кочевой жизни. Хан даже приглашает весь народ читать оставленные им надписи, чтобы вспоминать как о своих успехах, так и о неудачах, вызванных его преступлениями против своих ханов; едва ли можно думать, что грамотность была так распространена, но все‐таки эти слова свидетельствуют о более широком понимании задач правителя, чем можно было бы думать по словам Шаванна, что хан выразил в надписях только свою «мечту о зверской славе».
Для понимания психологии народа было бы важно знать его религиозные верования. Надписи не говорят об этом почти ничего. Говорится о культе неба и земли, причем иногда употребляется выражение «тюркское небо» и «тюркская земля и вода». Одно и то же слово обозначает небо в материальном смысле и небо как божество. Из тех мест, где говорится о земле и воде, тоже можно вывести заключение, что имеется в виду земля и вода как единое божество, а не как собрание духов земли. Из отдельных божеств упоминается только Умай, дух – покровитель младенцев, с которым хан сравнивает свою мать. Почитание Умай сохранилось и в новейшее время у последних