Погода сухая, тихая, выйдешь во двор – холодно, звезды горят большие, белые, небо как сугроб, а земля черна, луны нет, при свете неба черный частокол ельников на сопках обступил деревню со всех сторон. Тяжелые большие дома стоят на берегу.
– Не ткала бы, не пряла и голая не ходила бы! – сказала Дуняша, расстегиваясь за пологом. – Прииск-то…
Она перенимала пермяцкое оканье.
– Еще вдревь толковали, товары из-за моря идут! – отозвалась примирительно Аксинья.
– Бабу веретено одевает, – сказала Арина. – Глаза устали…
– Без свечей-то, – вдруг сказал Илья.
Оказывается, он не спал. Дуня порадовалась, сердчишку легче, муж столько ждал ее.
– Мы век жили без свечей, – заворчала Арина.
– Это баре покупные свечи жгут даром, – подтвердила Аксинья.
– К рождеству где-то у меня еще свечи есть в сундуке, – вспомнила Дуняша. Она полезла в горячую постель. Илья горячий, лезешь, как в парную.
Не только свечей – стекла не стало. В разбитые окна нечего вставлять, приладили промасленную бумагу. Кончилось золото, выработались пески на речке под деревней, не на что покупать. А стекло подорожало, – говорят, потонул пароход со стеклом в море.
«Зачем эта прялка и все… – думает Дуняша, – когда можно с Ильей намыть себе на свой дом, на скот и на хозяйство, на одежду и на женское. Что там свечи!»
Она слыхала от торговца Ивана Бердышова, как люди живут, видела сама кое-что и читала в книгах. «Можно жить и просто и легко, себя не убивать. Столько разного товара для удобства жизни! И все можно получить. А тут поём хорошо, да тянем зря. Боятся старики, как бы без дела не просидели, не обленились. Мы с Ильей и с достатком не обленимся!»
– Поедем мыть с тобой на Тимохин прииск! – шепчет она мужу.
Илья не спал не для того, чтобы толковать про прииск. Дуня рассмеялась громко, вырвалось у нее… Кто-то из старух кашлянул…
Илья славный. Он на все согласен и ничего, никакой работы не боится! Каких коней он выездил! И сам как добрый конь. Рванет – не удержишь. На прииски идти согласен, но особенно его не тянет. И не совсем верит он Тимохе. Не говорит, но, кажется, ему и так хорошо. А иногда хочет мыть. Не поймешь его.
У Дуни словно пружина в сердце и завод. Удары в груди всегда будят ее в то время, в какое надо встать. Вскочивши, еще в полусне начинает прихорашиваться. Затеплится огарок за пологом. Здесь свеча, зеркальце, гребень и муж на кровати и рядом меньшая – Танька. Ее, Дунин, свой мир, маленький, теплый и любимый. Она иногда расчесывается во тьме, чтобы не злобить старух.
И сразу пробили часы. Вот уж и собаки завыли.
Дуня гасит огарочек, коснется щекой ребенка, почувствует детское дыхание и впотьмах уходит во двор.
Она приносит дрова.
Воду наливает для скота в долбленые колоды. В старую избу несет воду, в кадку, в котлы. Затапливает плиту, сходит в ледник, принесет нарубленные накануне куски мяса. Надо еду варить. Задавать корм скоту, отруби запарить.
Начисто моет