вот веник.
– Горячей-то водой плесни, – сказала Татьяна, – разотри, разровняй ей, где были застежки, шнурки, завязки, ремни. Знаешь, сбруя наша, бабья…
– Обутки наши окаянные! – сказала Дуня.
– Видишь, какая она гладенькая! Ты, поди, и не знал?
– Конечно. Я думал, одни кости. Погоди, я еще помоюсь.
Дуня стала тереться вехоткой с ног до шеи, терла икры, лодыжки, подымала грудь. Васька вдруг поскользнулся на липком полу, женщины подхватили его.
– Васька убился! Дай я тебя обмою, бедненького! – сказала Дуня.
– Загляделся… – захохотала Татьяна.
Дуня прилегла ничком:
– Хлещи меня веником.
– Давай, – крикнула Татьяна, – потом меня.
– Давай еще.
– Я же с тебя кожу сдеру. Ты знаешь, если я изо всей силы хлестну…
– Ничего не будет.
– Это ты спьяну не чувствуешь, а потом шкура слезет.
– Эй, стой, так больно.
Васька так опьянел и как бы не совсем понимал, что происходит. Он не признавался себе ни в чем и не желал признаваться, хорошо это или плохо, и не знал, пройдет этот хмель или нет, и что будет.
– Погоди, у меня судорогой ногу свело, – сказала Дуня, поворачиваясь… – Разомни…
– А Егор все одно: где мой Вася! – заходя с веником, молвил огромный Федор. Он для начала окатился холодной водой. Таня стала парить его.
– Иди на золото, Васька, – говорила она, – намой для женского.
– Да заткни пасть своим старухам! – добавил Федор, спьяну путая все и не соображая, с кем говорит.
– Намой для женского! – подхватила Дуняша, поворачиваясь под ударами веника. – Как хорошо было, когда мы тут сами мыли. Полотно не ткать, не прясть, сукна не катать… Все покупают, – раскидывая сильные стройные руки, воскликнула она, – а мы как батрачки? Да мы гору своротим, хлеб уберем, несите нам проклятого металла!
– Я же сказал, возьму вас всех с собой! – с чувством воскликнул Василий.
– А тебя-то самого отец возьмет?
– А ему что! Он говорит, всем предоставляет, что нашел. Дает право! Это, говорит, от Бога.
– Ты не поминай в бане-то…
– Целуй меня еще, – сказала Дуня.
Федор оделся и накинул полушубок.
– Ты куда? – спросила Татьяна, когда Васька выглянул в предбанник. – Иди допаривай ее. Оставайся с племянником моим! – Татьяна, запахнув шубку, выбежала и накрепко захлопнула дверь.
Толкая мужа в шею кулаками, она побежала к дому.
Василий подумал, что какая чушь все эти бабьи тряпки, за которыми они гоняются. Дуня была красивей всех картин, снимки с которых видел он в книгах. На ней не было ни нитки, а она как в красивом платье, с такой осанкой, гордая, шея ее открыта, открыто тело и длинные ноги ее как выточенные, только пальцы в мозолях, разбитые работой, ходьбой. Голова ее поднята, а глаза торжественно сияют.
И он любовался ею.
Васька с детства любил смотреть, как купаются в реке, только отца с матерью не любил голых… Дуня повела плечами, словно отбиваясь от комаров и мошки.
…Солнце село, когда Дуня