в жизни всего один раз, да и то мельком: когда тот бежал от тайчиутов, Хорчу держал для них с Джамухой сменных лошадей. Может, он и про сон этот странный никому бы не поведал, но уж очень хотелось иметь тридцать жен, тем более что пока ему, нескладному, неказистому заике, ни одна женщина без жалости не улыбалась.
Джамуха посмеялся от всей души, когда Хорчу пересказал ему сон.
– Спасибо, потешил! – вытирал слезы веселья Джамуха. – Ну, если с Тэмучином у тебя будет тридцать жен, то у меня тебе нечего делать! У меня ты и трех жен не заведешь. Придется тебя подарить Тэмучину. Жалко, конечно, терять такого воина, да что делать? Когда приедешь, первым делом расскажи свой вещий сон и спроси, да твердо так спрашивай, нешуточно: мол, как ты, насчет тридцати жен не забудешь, когда этим-то станешь, повелителем правителей?! Положите ему, – крикнул Джамуха людям, – побольше еды, а то у этого владыки повелителей с голоду можно опухнуть!
Так Хорчу оказался в стане Тэмучина.
Вечером, когда потомки великих Ханов, переживающие ее лучшие времена, собрались в ожидании ужина, приготовленного из гостинцев Джамухи, Хорчу поведал свой вещий сон.
Все улыбались, слушая, кивали головами, как это всегда бывает, когда речь идет о чем-то несбыточном, вздыхали благодушно. Только Тэмучин сидел со странной тоской в глазах, все более отдаляясь ото всех, отстраняясь так, что в какой-то миг Хорчу показалось, будто в сурте больше никого и нет, кроме самого Хана. Хорчу даже в собственном присутствии усомнился – пощупал себя, дабы проверить, существует ли он еще, и вскричал:
– Д-Джамуха-то мне ч-что велел: с-сразу же, говорит, проси Тэмучина, если, мол, с-сбудется сон и он с-станет по-по-повелителем всех п-правителей, даст он тебе т-трид-цать жен или нет?! У него, мол, слово т-твердое!
– Ну, если сбудется, – улыбнулся Тэмучин, – я сделаю тебя тойоном-туменеем – темником, а в подчинение тебе дам десять мегенов!
– Зачем мне столько?! – охнул Хорчу без заиканий. – Я с-с ними не с-справлюсь… Мне бы т-тридцать жен!
Грохнул дружный смех.
– А с женами-то управишься?
– Упэ-пэ-правлюсь! – заторопился заика.
– Со всеми тридцатью?!
– Со все-все-все…
– По-моему, он достоин тридцати жен! – обратился к сородичам Тэмучин. – Дело осталось за малым…
Был еще один замечательный воин, помощь и опыт которого Чингисхан не мог забыть: опытнейший, битый-перебитый жизнью Тогрул-Хан, вождь племени кэрэитов.
Для сирот Тэмучина и Джамухи в их отрочестве, когда так необходима рядом сильная рука старшего, Тогрул-Хан заменил отца. Он частенько приглашал парнишек в свой стан, учил воинскому искусству и всяким жизненным премудростям.
– Родовое имя, честь – превыше любого богатства, – любил повторять Тогрул-Хан.
Эти слова просто вживились в сознание Тэмучина, и со временем он сделал их непреложным понятием для каждого в своем племени, возведя его на более высокую ступень: «Имя и честь – превыше жизни